Крамнэгел
Шрифт:
— Да, другого такого романтика на всем белом свете не сыскать, чтоб тебя разорвало! — не на шутку рассердилась проснувшаяся Эди.
— Что я такого сказал?
Она запустила в него подушкой. Крамнэгел шагнул было обратно к кровати, но потом передумал и включил телевизор. Шла ночная рекламная передача, в которой диктор всю ночь болтал с усталым шимпанзе, пытаясь прославить товары тех фирм, которым оказалось не по карману более подходящее для рекламы время.
— Выключи, — пробормотала она, снова засыпая. Оставив телевизор включенным, он отправился в уборную. Три часа
— В чем дело, крошка? — спросил он.
Эди начала плакать. Крамнэгел подлил себе в кофе молока.
— Конечно, я понимаю, — попытался он утешить жену. — Ночью у меня не очень-то получилось, но все будет по-другому, как только мы доберемся до Азии. Наверное, они правы: я действительно перетрудился, надо отдохнуть, не нервничать… А то уже очень выходит тяжело для тебя… хотя, видит бог…
— Что он видит? — резко спросила Эди, промакивая глаза салфеткой.
— Бог видит, что ты и раньше была замужем за полицейскими и должна понимать…
— «Чет Козловски, где бы ты ни был, я хочу, чтобы ты знал: таких, как ты, теперь уже не бывает», — жестоко и нагло передразнила Эди, а затем перешла на свой обычный раздраженный тон: — Чет Козловски был педераст.
— Не смей! — поднялся он из-за стола.
— Это правда, черт побери, и все тут!
— Не смей так говорить о моем друге! — прорычал Крамнэгел.
— О, вот оно что?
Крамнэгел рухнул обратно на стул. Теперь атмосфера накалилась до того, что, несмотря на раздражение, Крамнэгел счел своим долгом попытаться разрядить ее.
— Да-а, — сказал он. — Видел я как-то в книжке картинку Тадж-Махала. Прямо как в сказке. Чудесная работа.
— Мы не поедем в Тадж-Махал, — хмуро буркнула Эди. Вот так-то.
Подождав минуту, Крамнэгел накрыл ее руку своей тяжелой огромной ладонью.
— Есть же и другие места, — сказал он отважно.
— На этом паршивом Тадж-Махале свет клином не сошелся.
— Поскольку реакции на его слова не последовало, он спросил: — По какому маршруту мы поедем?
— У меня все записано.
— Ну и отлично. Еще одна бесконечная пауза. Затем: — Что отлично?
— То, что у тебя все записано. Так мы хоть будем знать, куда едем. Чтоб никаких там неожиданностей. Нет, правда, я даже предвкушаю удовольствие от нашей поездки.
— Но ты же говорил…
— Забудь, что я говорил. Что у нас там — Греция? В Грецию едем, да? Колыбель нашей цивилизации, это уж точно… Желудь, из которого проросла наша конституция. И Италия, а? Былая слава Рима! Помнишь тот фильм — «Мантия»? Как раз про это. И Израиль! И Аравия! На этом известные ему страны кончились. Не сумев больше ничего придумать, он по зрелом размышлении поднялся из-за стола.
— Куда ты?
— В душ.
3
Прежде чем стать на стезю своих великих приключений, Крамнэгел позаботился о том, чтобы перед отъездом нанести ряд визитов с целью «прояснить», как он это сформулировал, «отношения». И пригласил в дешевую бифштексную Ала Карбайда. Как ни старался Крамнэгел скрыть неприязнь к своему заму, одного вида этого худого серого лица с кружевом вен на висках и с глубокими впадинами щек, подергивающего носом и прищелкивающего зубами, заглатывая лук со сметаной подобно какой-то истеричной рыбе тропических широт, было достаточно, чтобы пробудить чувство чисто животного отвращения. Чтобы человек хотел — и мог! — поглощать целые горы пищи с упорством обжоры и постоянством сластолюбца, оставаясь при этом жилистым и крепким, как стальной трос, — нет, здесь явно что-то не так!
— Ну, так как бы ты руководил нашей полицией? — спросил Крамнэгел, обескураженный направлением, которое принял их разговор.
Ал улыбнулся и ответил тихо:
— Мне вряд ли пристало говорить о том, как бы я вел себя на твоем месте, Барт.
— Это почему?
— Да потому, что оно твое место, а не мое.
— Когда-нибудь оно может стать и твоим.
— Есть большая разница между «может» и «станет».
Крамнэгел умолк.
— А если я тебе прикажу отвечать? — спросил он наконец. Ал лишь шире раздвинул рот в улыбке, обнажив больше зубов, чем обычно свойственно улыбающемуся человеку.
— Так приказ это или нет, а, Барт? Я же сейчас не на службе.
— Послушай, я просто хочу знать, что я, по-твоему, делаю не так.
— С какой стати я должен считать, будто ты что-то делаешь не так, Барт?
— Да с такой, Ал: нормальный человек не может не подозревать за собой ошибок, вот с какой! — повысил голос Крамнэгел.
Немного поразмыслив, Ал Карбайд начал рассудительно:
— Ну ладно, начальник. Скажу. По-моему, ты не прав в том, что слишком много требуешь с подчиненных.
— То есть заставляю их работать вовсю? — От такой славы Крамнэгел и не думал отказываться.
— Нет. Я о другом. По-моему, ты не можешь требовать, чтобы они играли роли хиппи, шлюх, раввинов и бог знает кого еще. Они — не актеры, они — полицейские. И работают они плохо только потому, что от них слишком многого хотят.
— Что же ты предлагаешь?
— Одеть их в подходящую одежду. Ну, такую, какую они сами носили бы вне службы. И не назначать больше парней изображать из себя раввинов только потому, что подошла их очередь, и не требовать от полузащитников нашей футбольной команды убедительно разыгрывать из себя девочек на панели. Да вот, пожалуйста, тебе конкретный пример: только в прошлый вторник мне пришлось снять с антисемитского патруля сержанта Ламберта, когда тот уже выходил на дежурство. Выходил потому, что никто не решился взять на себя ответственность исключить его из списка — ведь список подписал ты, Барт. Вот такие вещи и выставляют наше управление на посмешище.
Крамнэгел почувствовал себя достаточно смущенным, чтобы тут же ринуться в атаку.
— Почему это Ламберту было неугодно выходить на дежурство в составе антисемитского патруля, как всем другим? — поинтересовался он.
— Что он вообще имеет против антисемитского патруля? Уж не антисемит ли сам? Почему это Ламберт не пожелал переодеваться раввином?
— Потому что сержант Ламберт — негр, — мягко объяснил Ал. Крамнэгел на секунду прикрылся пивной кружкой.