Крамола. Книга 2
Шрифт:
Бутенин поднял френч, расправил его и повесил на гвоздик, прибрал портупею и встал у окна, пытаясь заглянуть в лицо.
— Я им говорил: видно же было, как ты на баб пялился… А они… Понятное дело, после тюрьмы-то — ого! Да и жизнь какая кругом!
Андрей схватил Бутенина за грудки, притянул к себе. Тот, распираемый каким-то внутренним торжеством, не сопротивлялся и вис на руке, как мешок с тряпьем.
— Уйди, Тарас, — тихо попросил Андрей. — С глаз долой.
— Уйду, уйду, — торопливо забормотал Бутенин, счастливо сияя. — Слышь, Николаич? Раз ты пришел — теперь
Андрей выпустил Бутенина, подтолкнул его в спину. Тарас механически пошагал к двери, но спохватился:
— Андрей Николаич! А из Красноярска телеграмма! Тебя поздравляют! И ждут!..
— Ради Бога, иди! — взмолился Андрей. — Оставь меня. Видеть никого не хочу!
Когда Бутенин вышел, Андрей лег грудью на подоконник и прикрыл глаза.
Через несколько минут Тауринс распахнул дверь и, впустив Шиловского, застыл на пороге.
— Здравствуйте, Андрей Николаевич, — вежливо поздоровался Шиловский и подал руку. — Объясните мне, что с вами случилось? Где вы были?
— У вас в гостях, — сдержанно бросил Андрей, по-прежнему сцепив руки за спиной. Шиловский несколько секунд подержал на весу свою ладонь, готовую для пожатия, затем осмотрел ее и сунул в карман.
— Вы, батенька, напрасно обижаетесь, — заметил он. — К сожалению, я был занят и не мог вас встретить. Неотложные дела.
— Я не обижаюсь, — отчеканил Андрей.
— В таком случае скажите: что с вами происходит? — потребовал Шиловский и, резко обернувшись к двери, приказал: — Выйдите, Тауринс!
Телохранитель равнодушно прикрыл за собой двери.
— Происходит то, что и должно происходить, — сказал Андрей. — Кончилась щенячья радость. И началось похмелье.
— Конкретнее, пожалуйста, — Шиловский сверкнул стеклами пенсне и затворил оконные створки, брякнув шпингалетом.
— Я сел не в свои сани, — спокойно объяснил Андрей. — И теперь хочу исправить ошибку. Прошу вас вернуть меня в Бутырскую тюрьму. Мандат я возвращаю.
Он достал из нагрудного кармана сложенную вчетверо бумагу и положил на тумбочку, к ремню. Затем расслабленно сел на кровать, откинулся к стене и забросил ногу на ногу.
— Ждете, когда я пришлю конвой? — спросил Шиловский и прошелся по комнате. — Так вот, не дождетесь, Андрей Николаевич. И не валяйте дурака.
— Я сказал все, что хотел, — отрезал Андрей.
Шиловский поставил табурет напротив него, тяжело сел, пощупал руками свои худые колени. Затем снял пенсне и покачал его на шнурке, словно маятник часов.
— Что ж, теперь скажу я, — голос его потвердел. — Не вы, а мы посадили вас и в Бутырки, и в сани, как вы изволили выразиться. И где вам сидеть — решать нам. И сколько сидеть — нам решать.
— А кто вы такие? Кто?! — вскрикнул Андрей, теряя самообладание. — Повелители мира? Боги?!
— Нет, Андрей Николаевич, — одними губами улыбнулся Шиловский. — Мы — профессиональные революционеры. Земные и плотские люди, но ради идеи способные на божественный подвиг, если хотите.
Усилием воли Андрей взял себя в руки, проговорил как можно бесцветнее и спокойнее:
— Вот и подвигайте. А мне с вами не по пути.
Шиловский усмехнулся — будто над словами неразумного ребенка, добродушно похлопал Андрея по колену, однако лишь кончиками пальцев.
— По пути, по пути… У вас просто нет другого! Ну, подумайте сами? Где он, этот другой путь? Реальный?
— Сейчас, может быть, и нет, — после паузы сказал Андрей. — Но будет.
— Не обольщайтесь. Андрей Николаевич, не будет, — заверил Шиловский. — Однажды вы сами сделали выбор. А потом — мы сделали его. Вы уж отдайте должное нашему чутью. Мы никого не выбираем напрасно или по случаю. Революция — не базар, не одесский привоз, батенька. Я вас еще в «эшелоне смерти» присмотрел. Согласитесь, там можно было проверить цену человека. И я за вас поручился.
— Купили? — зло усмехнулся Андрей. — Присмотрели и выкупили? Из Бутырок?
— Ну что вы! — засмеялся Шиловский и вновь покачал пенсне, любуясь размеренными, четкими колебаниями. — Вы — человек не продажный.
Андрей встал, вновь заложил руки за спину, отошел в угол, к умывальнику, затем вернулся и навис над Шиловским, забавляющимся пенсне.
— Значит, ваша власть надо мной беспредельна?
— Практически — да, — подтвердил Шиловский. — Я отобрал вас у смерти и, считайте, вновь произвел на свет. Не смейтесь, но вы — творение моих рук и рук моих товарищей по борьбе. И только поэтому будете целиком под нашей властью. Не из благодарности за спасение и не из-за долга, нет. Эти чувства слишком ненадежны, чтобы уповать на них. Мы подняли вас из праха. В камере смертников вы были уже никто. Помните?.. Революция — слишком серьезное дело, чтобы полагаться на стихию. Настоящих борцов за великое дело следует строить, как зодчему, ваять их, как Бог ваял Адама. И потом — вдохнуть душу.
Андрей рассмеялся ему в лицо и, смеясь, бросился к окну, распахнул его настежь.
— Вы ошибаетесь! Вы умный человек, но наивный!
— Мне очень нравится ваша веселость! — тоже засмеялся Шиловский.
— Наивный, да! — подтвердил Андрей. — Все в вашей власти, кроме одного! И — самого главного!
— Я вас понял, — Шиловский встал и, улыбаясь, приблизился к Андрею. — Вы хотите сказать, что мы не властны над вашей смертью? Дескать, когда захочу, тогда и умру. Да? Вы это имели в виду?
Андрей молчал. Вымученная улыбка кривила рот, превращаясь в гримасу.
— Ах, Андрей Николаевич, — вздохнул Шиловский и постучал глазком пенсне по его груди. — Конечно, вы подумали о смерти… Но ведь вы не сможете умереть просто так, по желанию или от каприза. Нет, не сможете. У вас слишком большие претензии к жизни, причем не к своей собственной. Поэтому самоубийство для вас не выход из положения. Вы стремитесь понять, зачем живет человек, зачем существует в мире наш народ; вы очень хотите узнать, каков же будет исход величайшего в истории эксперимента. Вы не боитесь смерти, не ждете ее, а значит, живете без опаски и оглядки. А нам очень нужны люди, презирающие смерть. Да, с ними хлопотно, но зато они — надежные и решительные люди.