Крамола. Книга 2
Шрифт:
При свете фонаря все казались одного возраста и на одно лицо.
Ключ от камеры был старый, полицейских времен — кованый, красивый, вечный…
Он пронзительно заскрипел в скважине, как если бы пальцем провели по мокрому стеклу: звук был знакомо тревожным и предвещающим, словно клацнувший затвор.
Однако арестованный спал как ангел либо человек, привыкший к бродяжничеству и скитаниям. Начальник потряс его за ноги, прикрытые солдатским одеялом.
— Вставай, побеседовать хотят. Из Красноярска прибыли, вставай!
Арестованный
— А я не хочу беседовать! — отмахнулся он. — Снова бить начнете, не хочу. Я написал — прошу вынести приговор.
— Он вот так давно уже дурака валяет, — объяснил начальник. — Прикидывается, будто не все дома. Но меня не проведешь, в уме он.
Человек опустил босые ноги на пол и, обхватив руками голову, покачался из стороны в сторону.
— Головонька моя боли-и-ит…
Он встал и, согнувшись, подобрался к стене, прильнул к ней лбом. Андрей сел на привинченный табурет и заметил железное кольцо, лежащее на полу. Потянул его на себя, однако — не поддалось. Побрякал им, на что арестованный болезненно проговорил:
— Там его кто-то держит. Я тоже все тяну, а не дают… Ты погоди, я сейчас. Только напитаюсь силой и встану. От матушки — сырой земли.
Он растянулся на полу, так что голова оказалась на кольце, раскинул руки и замер. Глаза окончательно потухли и почернели.
— Идемте отсюда, — сказал начальник чрезвычайки. — Опять представление закатывает, Микула Селянинович.
— Это его имя? — насторожился Андрей. — Или…
— Да ну его! — оборвал начальник. — Врет он, выкобенивается. Хватит придуриваться! Вставай!
— Встану… — словно из-под земли отозвался тот. — Погодите маленько…
Выглядел он жалко, однако отверженный вид его — рваная, в бурых пятнах, нательная рубаха, зияющие дыры на коленях, босые ноги и благородство в лице создавали облик человека странного, а потому притягательного. Он не походил на деревенского дурачка Леньку-Ангела; в нем было что-то от юродивого, по лицу которого угадывается стихия мысли и откровений.
— Вот сейчас его пинай — глазом не моргнет, — зашептал начальник чрезвычайки. — Да я же вижу — терпит.
Арестованный лежал как мертвый, и лицо успокоилось, разгладилось; проступила благостная безмятежность и покой. Андрей не мог оторвать взгляда.
Спустя минуту он медленно встал и глаза его обрели осмысленность.
— Набрался силы, — удовлетворенно сказал он. — И готов к битве.
— Кто вы? — спросил Андрей, испытывая холодящее чувство нереального.
— Скажу — не поверите, — прошептал арестованный. — А вы кто?
— Председатель ревтрибунала.
— Трибунал это суд, — будто бы догадался он. — Судить меня будете? Очень хорошо. Прошу высшую меру наказания.
— За что же?
— А я сейчас все! все расскажу! — оживился он. — Вы ведь из карательного органа, значит, состоите в аппарате. А аппарат — враг Советской власти и враг Ленина. Вы же были профессиональным революционером?
— Нет, не был, — признался Андрей. — Я был офицером.
. — Вот как! — удивился арестованный и, попятившись, забрался с ногами на топчан. — А я был писателем. Известным русским писателем. Но меня почему-то не назначили в трибунал.
— Понес! — махнул рукой начальник чрезвычайки.. — Был богатырь, а теперь писатель. Не слушайте его, товарищ Березин. Только время потеряете.
— Не верьте, товарищ Березин! — горячо зашептал арестованный. — Я писатель, и мы время не потеряем!
— Как ваше имя? — спросил Андрей.
— Бездольный, — вкрадчивым шепотом сообщил он. — Мой псевдоним… А меня… Да на что оно?
— Бездольный? — изумился Андрей и подался вперед. — У нас в доме была ваша книга…
Он оглянулся: начальник чрезвычайки хлопал глазами, не зная, как объяснить поведение председателя тройки.
— Нам нужно поговорить, — сказал ему Андрей. — Мы поднимемся в ваш кабинет.
Начальник дернул плечами, дескать, не возражаю, и открыл скрипучую дверь. Арестованный насторожился.
— Так уже поведете?! А я еще не все рассказал!
— Расскажете там, — успокоил Андрей. — Идите, не бойтесь.
Он пропустил его вперед. На ходу начальник чрезвычайки забормотал в ухо:
— Не верьте вы ему! Он нагородит, что с товарищем Лениным чаи пивал, а с товарищем Горьким обнимался.
— Разберусь, — коротко бросил Андрей.
В кабинете он остался наедине с арестованным. Усадил его на стул, прибавил свету в керосиновой лампе, отчего окна стали черными, будто покрытыми махровой печной сажей. Вгляделся в лицо: юродство делало Бездольного независимым, но и непроглядным, как окна.
— Простите, я не помню вашего отчества, — выговорил Андрей. — Я не читал вашей книги, только видел на столе у отца…
— Отчество не обязательно, — засмеялся арестованный. — Можно записать просто — убиенный Иван. Мы все Господу известны, одного имени хватит.
— Я не собираюсь убивать вас, — мягко сказал Андрей, ощущая вину перед ним. — Хочу разобраться, почему вы здесь.
— А я знаю! — уверенно заявил Бездольный. — У вас теперь рука не поднимется! Вы теперь, товарищ Березин, всех миловать станете. Казнить вам больше никого нельзя.
Андрей слегка отпрянул и, чувствуя, как мороз ползет по спине и немеют губы, спросил:
— Почему вы так решили?
— Неужто нет? Неужто еще кого покараете?.. — не дождавшись ответа, добавил: — Конечно, вы теперь официальная карающая рука революции. Да все равно не посмеете.