Крамола. Книга 2
Шрифт:
Деревнин бесшумно отомкнул дровяник, заперся изнутри и стал перекладывать поленницу. Работал до пота, пока не добрался до заповедного угла, где хранился зарытый еще после гражданской револьвер. Он выкопал жестянку из-под монпансье, раскрыл ее и достал сверток из промасленной тряпки. Ржавчина не достала револьвера, и патроны оказались как новенькие. Деревнин зарядил полный барабан и вдруг почувствовал, как задрожали руки. Вот сейчас надо отвести курок, приложить ствол к виску и надавить спуск. И все разом кончится… Он достал из котомки флягу, сделал
«Меня сейчас не будет, а он, гад, останется жить, — с завистью и обидой подумал Деревнин. — А потом — стой! Он же сказал, будто вложил мне холостые патроны! Я первый раз, так мне холостые, вроде тренировки…»
Он машинально отпил еще, затем спрятал револьвер за пазуху и, озираясь, вышел со двора. Если ему Голев вложил в магазин холостые, то ведь Деревнин никого не убивал! Не расстреливал!
От внезапной прилившей надежды он заметался по улице, лихорадочно соображая, где живет Зинаида Солопова — вдова, у которой притулился начкар Голев. Наконец вспомнил и бегом помчался по гулким, пустым улицам, сдерживая шаг лишь при виде прохожих. Через четверть часа он уже был возле особнячка, во дворе которого зычно лаял пес. Деревнин торкнулся в калитку — заперто. Не долго думая, перебрался через заплот и, прижимаясь к нему, чтобы не достала собака, заскочил на крыльцо, постучал. Через минуту в сенях зашлепали босые ноги, дверь распахнулась. Голев стоял в трусах, но по виду еще не засыпал.
— Во! Ты чего прибежал? — спросил он недовольно.
— Товарищ начкар… Сидор Филиппович! Скажите, ради бога! — забормотал Деревнин. — Снимите камень с души!.. Вы мне правда холостые вложили?
— Тихо ты! — обрезал Голев и втащил его в сени. — Чего орешь?
— Правда, холостые? А? — напирал Деревнин. — Холостые же?
— Тьфу! — выматерился начкар. — Дурак, что ли? Или не похмелился?
— Скажите! Ну, скажите! — кричал Деревнин, хватая его за руки. — Холостые или боевые?! Ну?..
Голев затащил его в дом, прикрыл дверь.
— Набрали сопляков! — рычал он. — Ишь, нервная барышня! Чего, заснуть не можешь?
— Не могу, — забормотал он. — Спать не могу, есть не могу, жить не могу…
— А ты выпей литру и спи! — приказал начкар. — И встанешь как огурчик!
— Сидор Филиппович! — Деревнин упал на колени. — Холостые или нет?
— Сидор? — окликнула Зинаида из спальни. — Кто там пришел и что нужно?
— Убирайся отсюда, дурак! — злым шепотом заговорил Голев. — И язык прикуси. Служебная тайна, понял?
— А холостые? Холостые?! — воспрял Деревнин.
— Какой же идиот холостыми стреляет? — возмутился начкар. — Игрушки тебе, что ли? Пошел отсюда!
— Так боевые?.. Боевые?!
— А то какие же! Я что, пули тебе ковырять бы стал? — Голев пнул босой ногой Деревнина. — Ну и дубина! Иди домой!
— Говорил же — холостые… — выдавил Деревнин и поперхнулся.
— Говорил, чтоб руки не дрожали!
Деревнин заскрипел зубами и опустил голову, по-прежнему стоя на коленях.
— Да что тебя, силком выкидывать?! — закричал Голев.
Деревнин поднял глаза и выхватил из-за пазухи револьвер, взвел курок. Начкар попятился.
— Мне теперь все одно, — тихо сказал Деревнин. — Но и ты, паразит, жить не будешь!
. Голев повернулся, чтобы бежать в спальню, и Деревнин нажал на спуск… Осечка! Отсырели патроны!..
Деревнин взвел еще раз, и выстрел настиг Голева уже в проеме двери. Истошно завизжала Зинаида… Голев рухнул на порог и умер мгновенно: пуля попала в затылок.
— Убийца! — кричала Зинаида, стараясь поднять Голева. — Убийца!!
Деревнин, не глядя, трижды выстрелил, и крик оборвался. Спрятав револьвер, он вышел на кухню, выпил водки из голевской баклаги и, не скрываясь, покинул дом. Кобель на цепи проводил его лаем, но замолк, стоило лишь перескочить заплот.
Все опять было тихо, по-утреннему сонно. Торопиться уже было некуда, и Деревнин шел не спеша, даже лениво, только рука в кармане все еще судорожно сжимала револьвер и палец дергал спусковой крючок. Он наконец начал ощущать опьянение. Может, водка у Голева была крепче. И мысль, застрявшая в голове, стала какой-то спокойной и вызывала удивление. «Гляди-ка, отсырел патрончик, — думал он. — Все целые, а один отсырел. А на вид ничего, светлый, и даже зелени не проступило…»
Почему-то он очутился возле кладбищенской ограды, во многих местах проломленной и разобранной на кирпич и железо. Деревнин обрадовался — вот самое подходящее место! Только зарыть будет некому. А было бы кому, так сроду никто бы не узнал, где он лежит… Он проник сквозь брешь за ограду и по пояс утонул в сохнущей, но еще зеленой траве. Обветшалые кресты и замшелые камни стояли плотно и тоже чем-то напоминали сохнущие, погибающие растения. «Подходящее место, — еще раз подумал он, озираясь. — Все равно жить нельзя. И не стану, не хочу… Обманул, гад, холостые — сказал».
Он побродил между могил, читая надписи на камнях и стараясь понять смысл эпитафий, но все пролетало мимо, и даже слова не запоминались. Хмель освободил голову для самого главного — отыскать укромное местечко среди покойных и уйти в «мир вечный», как писалось на надгробиях. Деревнин остановился возле маленькой железной часовенки в кованых узорах, заглянул внутрь сквозь разбитое окно: могилка ухоженная, скамейка — уютно… Он обошел часовню вокруг, отыскивая вход, и неожиданно спиной ощутил, что неподалеку стоит человек. Замерев на миг, он обернулся…
Есаульская плакальщица старуха Немирова стояла над своей собственной могилой, высеченная из белого мрамора. Скульптура была выполнена хорошим художником: и каменная, старуха, казалось, оплакивает мертвых. Памятник этот поставил ей дальний родственник еще во времена НЭПа. После смерти у Немировой обнаружилось много денег, и счастливый наследник расстарался на мрамор.
Деревнин подошел к литой оградке, рассматривая плакальщицу, затем проник к могиле через калитку и присел на мраморную скамью.