Краш-тест
Шрифт:
Закончили мы в третьем часу. Подписали все бумаги, пообедали и отправились обратно. Солнце светило все так же ярко, хотя и начало потихоньку опускаться. Мы с Максимом шли и болтали и вдруг обнаружили, что после второго поворота оказались не у магазина, а у лесополосы.
– Кажется, не там свернули, - сказала я. – Пойдем обратно?
– Смотри, тут тропа через лес. Кажется, в ту сторону, куда нам надо. Пойдем, посмотрим? Вроде, особо не торопимся. Когда еще в лесу зимой погуляем?
Мы шли по узенькой тропинке, петляющей между деревьями. Максим впереди, я за ним, и он не мог
Все та же глубокая канава перечеркнула тропинку. Две узкие дощечки, засыпанные снегом, выглядели хлипко и опасно.
– Подожди, - сказал Максим, пробуя их ногой. – Я тебе помогу.
Он перебрался на другую сторону, повернулся ко мне. Солнце слепило глаза, и я видела только его силуэт. Именно это приснилось мне полгода назад в больнице: темная мужская фигура на белом фоне и яркий свет сзади.
Максим протянул мне руку, я уцепилась за нее, шагнула на доску. Нога поехала по скользкому дереву, он рывком дернул меня к себе, подхватил под спину второй рукой, и я оказалась в его объятьях.
Его глаза были так близко – сейчас совсем темные, как небо перед грозой. И все вокруг исчезло. Я потянулась к нему, как цветок тянется к солнцу. Его губы – теплые, чуть обветренные – коснулись моих, легко, нежно. Потом тверже, настойчивее. Язык раздвинул их, проскользнул между ними. У меня закружилась голова. Хотелось, чтобы поцелуй продолжался вечно. Как давно я мечтала об этом – а сама испугалась в пятницу.
Мы целовались еще долго, но все-таки это закончилось. На лицо Максима словно тень набежала. Отпустив меня, он посмотрел куда-то себе под ноги. И сказал тихо:
– Извини…
Я ушам не поверила.
Что?! Извини?! За что? За то, что поцеловал? Или за то, что только поцеловал?
«Прости, Нина, за то, что смутил твой драгоценный покой, ведь ты с Германом»? Или так: «Прости, Нина, за то, что на минуту забыл, что у меня свадьба через месяц»?
Господи! Какой же ты идиот! И какая же я идиотка, потому что на секунду поверила, что все возможно!
– Не страшно, - отрезала я ледяным тоном. – Проехали!
Тропинка, сделав поворот, выплеснулась на дорогу, по которой мы ехали утром. Метрах в пятидесяти сиял магазин – как мимоза восьмого марта. Рядом с ним скучал Жорик. Не оборачиваясь, я быстро шла к нему и чувствовала спиной взгляд Максима.
Забравшись вовнутрь, я от души хлопнула дверцей, хотя никогда так делала. И пробормотала, погладив руль:
– Прости, котик!
Все как всегда: мигнуть дальним, прогреть свечи, завести двигатель. Включить ближний свет, развернуть уши - зеркала, воткнуть в гнездо регистратор, пристегнуть ремень, включить радио. Привычный алгоритм немного успокоил. Максим молча сел рядом, пристегнулся. Стиснув зубы, я доехала до шоссе. Свернула и затормозила так резко, что Жорика повело – благо, дорога пустая.
И так было паршиво, а от песни по радио брызнули слезы, и я потянулась за солнечными очками.
«I don’t want to live my life without you…»
Английский – по сравнению с французским – я знала неважно, но уж это могла разобрать. «Я не хочу жить без тебя…»
Возьми себя в руки, истеричка!
Всю дорогу мы молчали и ни разу друг на друга не взглянули. Я смотрела только на дорогу и в зеркала. И даже когда надо было посмотреть в правое, старалась сделать это так, чтобы не зацепить Максима глазами.
– Куда тебе? – спросила я, подъезжая к Литейному мосту.
– На работу, - хмуро ответил он. – А ты поезжай домой.
Вот спасибочки, босс, а я-то думала, что придется впахивать с тобой до ночи, черт бы тебя побрал!
Высадив его у бизнес-центра, я добралась до Фурштатской, загнала Жорика во двор, постояла у черного хода… и снова вышла на улицу.
Уже стемнело, горели фонари, снова пошел снег – мелкий, пушистый. Я прошла по бульвару, по Литейному до Невского, по Владимирскому… И остановилась, только обнаружив себя на Московском проспекте. В голове крутилась все та же медленная печальная мелодия. И я все еще чувствовала вкус его губ…
Нинка, все пройдет, сказал Питер, подойдя сзади и положив руки мне на плечи. Я все засыплю снегом. Скоро начнется новый год. Все будет по-другому. Уж поверь, я-то знаю. Чего я только не навидался за три с лишним века. Потерпи немного.
Домой я вернулась в десятом часу – замерзшая до хрустального звона.
– Долго ты, - сказал Герман, и в его голосе проскользнули хорошо знакомые ревнивые нотки.
– Пришлось на работу еще ехать, - почти спокойно сказала я, стягивая сапоги. – Что там у нас есть поесть?
= 25.
28 декабря
Три недели у меня было ощущение, как будто балансирую на краю обрыва. Причем стоя на одной ноге. Сначала я, как ни странно, чего-то ждала – не понимая, чего именно. «Извини» за «извини»? Еще каких-то шагов? Но Максим обходил меня десятой дорогой. Как, впрочем, и я его. Мы не разговаривали и не смотрели друг на друга, если это не было необходимо по работе. Не демонстративно, нет. Просто между нами словно стеклянная стена выросла. Такая, как перегородка в нашем офисе, только, наверно, попрочнее. И без двери.
Теперь я редко задерживалась, стараясь все, что не успела, сделать дома по удаленке. Но не всегда это получалось. Иногда приходилось оставаться, да еще и вместе с Максимом. Только рядом мы уже не сидели. Если надо было, он подходил ко мне, мы решали какие-то вопросы, и все. Или я заходила к нему.
Ничего не было. Ничего не будет.
Это была моя мантра. Но помогала она недолго. Где-то через неделю я начала злиться, и чем дальше, тем сильнее. Злость накатывала, как прилив – до ярости, до бешенства. Наверно, в такие моменты я его почти ненавидела. Потом отпускало, и я даже находила Максиму какие-то оправдания. Ну ведь правда, если подумать, я же его фактически послала лесом в далекую страну. Сначала сказала, что не имею дела с женатыми, а потом открытым текстом – что вовсе не обязана была ему ничего говорить об изменениях в своей личной жизни. Типа, кто ты такой, чтобы я тебе об этом рассказывала? Так чего удивляться, что он попросил прощения, когда меня поцеловал. Извини, мол, не удержался. Жаль только, не заметил, что я была совсем не против.