«Красин» во льдах
Шрифт:
Морские течения несут плавник — лес от сибирского берега к берегам Шпицбергена. Из плавника Гиальмар Нойс смастерил себе хижину на безлюдной земле и поселился в ней — самый северный человек в мире, обитатель хижины на краю белого света! Тринадцать лет Нойс прожил в необитаемой части Шпицбергена. В полном одиночестве он охотился здесь на оленей, голубых песцов и белых медведей. Раз в году, когда Шпицберген открывался для судов, Нойс на собаках привозил свое добро в Кингсбей и получал у приезжавших промышленников по триста пятьдесят крон за песца, пятьдесят крон за оленя и двести крон за шкуру медведя.
Нойс говорил:
— Мне эта земля, покрытая льдом, эти дикие мертвые острова и глетчеры, сползающие с их вершин, и одинокая жизнь доставляют счастье, которое не дается среди городов и обыкновенной жизни… Я пообещал самому себе двадцать пять лет такой жизни и, надеюсь, сдержу это слово.
Он постучал трубкой о край стола, вытряхнул пепел, снова набил трубку и, закуривая, сказал:
— У меня и у Танберга было десять собак, когда мы отправились с ним тринадцатого июня на поиски экипажа дирижабля «Италия». Мы покинули судно «Хобби», стоявшее в Валенбергбее, и пошли к заливу Рипсбей. Шестнадцатого июня нам удалось быть на Кап-Платене. Там мы устроили небольшой склад провизии. Семнадцатого были на острове Скорсбее, от которого двинулись на Кап-Норд. Еще издали, на большом расстоянии от залива Беверли-зунд, Танберг и я заметили судно «Браганца», зажатое в тяжелых льдах. Мы разожгли на льду дымовые шашки. С «Браганцы» нас увидели, и в течение пяти дней мы жили на судне. Двадцать третьего числа Танберг и я решили выйти на поиски группы Мальмгрена. К нам присоединились два альпиниста с «Браганцы», Альбертини и Маттеода. В тот же день мы добрались до Скорсбея и оттуда шли на знакомый нам мыс Кап-Вреде. В конце июня мы наткнулись на небольшой островок, который ни на одной карте не был отмечен. На островке оказалось оставленное капитаном Сора письмо, из которого мы узнали, что Сора с ван-Донгеном отправились на остров Фойн по льду, а третий их спутник, датчанин Варминг, почувствовал себя плохо и повернул обратно.
Мы шли по земле Норд-Остланда, так как лед уже становился ненадежным. Нам удалось дойти почти до мыса Лей-Смита. Дальнейший путь был прегражден спускавшимся с гор ледником. От Лей-Смита мы повернули обратно, дошли до Кап-Платена, надеясь догнать капитана Сора. Его мы не встретили, но обнаружили у Кап-Вреде следы его лыж. От Кап-Вреде наш путь лежал опять к Беверли-зунду, где по-прежнему стояла «Браганца», на которой мы встретились с Вармингом.
Когда на «Браганце» было получено известие о невольной посадке Чухновского на лед залива Рипсбея, мы стали обсуждать вопрос об оказании помощи отважному летчику и его спутникам. Я решил отправиться снова, захватив с собой группу из трех альпинистов: Альбертини, Маттеода и Гвальди. Мы взяли провизии на восемь дней и вышли из Беверли-зунда четырнадцатого числа, в два часа утра. Сегодня к десяти часам вечера были уже в глубине залива Рипсбея, неподалеку от самолета Чухновского. Одновременно с нами с другой стороны шли два человека, которые оказались вашими людьми, посланными с «Красина» для связи с Чухновским. Вот и всё.
Нойс подсел к столу, за которым уже собрались все остальные.
Ночь у Кап-Вреде навсегда останется в памяти. Дзаппи впервые вышел из санитарной каюты. Он производил впечатление крепкого, на редкость здорового человека, постоянно интересовался меню обеда и сожалел, что на «Красине» нет итальянского вина.
Дзаппи провел в кают-компании три четверти ночи.
Он уселся на мой зеленый диван и почти до утра громко спорил о чем-то с Альбертини, Маттеода и Гвальди.
Наутро, в понедельник 16-го числа, разошелся туман. В трех или четырех милях от ледокола показался берег залива, сверкали снежные складки гор, неистово лучилась синева ледников, вдалеке виднелись седые плато. При необычайной прозрачности воздуха четко обрисовывался суровый залив. Он был покрыт сплошным, ровным бело-голубым льдом, упиравшимся в берег.
Самолет Чухновского подтащили из глубины ледяного залива к борту ледокола. Нелегкой задачей было поднять его на корабль. И, когда подняли, расстались с Кап-Вреде.
И снова мы шли во льдах, в грохоте голубых и зеленых глыб, раскалывая ледяные поля, раздвигая их под холодными, слепившими глаза лучами желтого полярного солнца.
Семнадцатого числа у северной оконечности Шпицбергена — мыса Кап-Норда — встретилось крошечное судно «Браганца». Судно застряло во льдах. Льды так наступали на его борта, что «Браганца» напоминала орешек, сдавленный зубцами щипцов. «Красин» подошел к ней вплотную.
Суденышко в триста тонн прилепилось к гигантскому ледоколу водоизмещением в десять тысяч тонн. Оно казалось еще меньше, чем было в действительности. Однако серая деревянная обшивка «Браганцы» приспособлена для льдов. Героическое суденышко осмелилось забраться так далеко, куда доходить было под силу только нашему ледоколу.
Мы прощались с Нойсом и живописными людьми в шляпах с петушиными перьями — альпинистами Гвальди, Альбертини и Маттеода. Альпинисты и Нойс перебрались на борт «Браганцы». Спасенные итальянцы провожали их на палубе ледокола. Отсутствовал только больной Мариано. Он не поднимался с койки санитарной каюты. С «Браганцы» перетащили для спасенных шоколад, бисквиты и десятка полтора пузатых бутылок знаменитого итальянского вина кьянти. Дзаппи обнимал черные, в соломе бутылки, прижимал их к груди и восторженно повторял:
— Карашо, карашо!
«Браганце» так и не удалось выбраться вместе с нами из плена льдов. Сначала она пыталась воспользоваться каналами, которые возникали за кормой ледокола. Но битый лед так быстро заполнял эти каналы, что «Браганца» не поспевала. Мы видели, как она остановилась во льдах, и встретились с ней лишь через некоторое время на Шпицбергене, в Кингсбее. «Браганца» пришла туда, когда мы уже собирались выходить в океан.
Кьянти, переданное с «Браганцы», получило заслуженную оценку на «Красине».
Дзаппи успокоился только тогда, когда опустошили последнюю бутылку. В то самое время, когда ее допивали, вахтенный матрос принес в кают-компанию две радиограммы.
— Радиограмма для господина Дзаппи, — сказал вахтенный, — а другая — для господина Бьяджи.
Обоим спасенным вручили желтые бланки корабельной радиостанции.
На широком молодом лице сержанта Джузеппе Бьяджи родилось изумление. Каждая черточка его лица смеялась. Он дергался, трясся в приступе трогательного веселья…
Бьяджи получил весточку с родины. Но какую!
«Ввиду того, что ваше местонахождение теперь обнаружено и вы находитесь на борту ледокола «Красин», отдел римского муниципалитета напоминает, что вами вовремя не уплачен соответствующий налог на принадлежащую вам собаку…»
— Вспомнили! — восторгался Джузеппе Бьяджи. — Вспомнили обо мне!
Бьяджи ходил по кораблю и показывал всем необыкновенную радиограмму от римского муниципалитета.
Вахтенный несколько ошибся, подавая вторую депешу Дзаппи. Вероятно, его смутила подпись под радиограммой. Дзаппи, пробежав глазами две строчки, передал желтый бланк Чухновскому. Радиограмма была адресована летчику.
«Красин». Чухновскому. Великодушнейшему чемпиону Арктики, братски спасшему, наша душевная, вечная благодарность. Семья Дзаппи».
Филиппо Дзаппи, подсев к Чухновскому, принялся рассказывать ему о своей семье.
Он говорил, как много у него дядей и тетей, как любят у них в семье друг друга, как, наверное, все дяди и тети, все двоюродные братья и сестры, и бабушка Дзаппи, и уж, конечно, мать и отец будут молиться за летчика Чухновского, который спас их дорогого Филиппо!
Дзаппи сиял.