«Красин» во льдах
Шрифт:
Пароход вез туристов. Их было тысяча пятьсот человек. Они выехали из Гамбурга, чтобы посмотреть южные берега Шпицбергена и встретиться с «Красиным».
Обычно туристские пароходы доходили до кромки льда и поворачивали обратно. Кроме полутора тысяч пассажиров, на пароходе было триста человек команды. «Монте-Сервантес» шел в тумане и наскочил на льдину, пробившую борт парохода. С пробоиной, через которую вода полилась в трюмы, он укрылся в глубоком заливе Решершбее. Нижние трюмы судна уже были залиты водой. Пароход медленно погружался в воду.
Капитан «Монте-Сервантеса» сообщал, что судно в состоянии продержаться на воде не более шестнадцати часов…
Снова знакомый отчаянный призыв в океане: «Спасите наши души! SOS! SOS! SOS!»
Все, что с нами происходило, было похоже на кинофильм.
Если бы нам показали его на экране, мы сказали бы, что он перегружен неправдоподобными приключениями.
Преждевременно красинцы прощались с берегами Шпицбергена.
Капитану принесли из радиорубки желтый бланк, исписанный карандашом радиста. Он прочитал радиограмму и молча передал ее Пономареву.
— Им нужны водолазы, Карл Павлович, — сказал старпом, прочитав радиограмму с борта «Монте-Сервантеса».
— В каком состоянии водолазный аппарат?
— Сейчас отдам распоряжение готовить.
Пономарев был невозмутим, как всегда.
Капитан пожал плечами:
— Поразительно все-таки… Отправляться к берегам Шпицбергена, имея на борту тысячу восемьсот человек, и не предусмотреть водолаза!
— Видимо, придется класть пластырь.
— Капитан «Монте-Сервантеса» доносит, что форпик и трюм номер один заполнены водой… Неизвестно, какой еще пластырь поможет…
Эгги, ворча, поднялся на командирский мостик.
Восемь часов «Красин» шел полным ходом к месту аварии «Монте-Сервантеса».
В солнечную полночь мы входили в Решершбей.
На ослепительно синем фоне исполинского глетчера цвел красными полосками на белых огромных трубах печальный «Монте-Сервантес». Он накренился на правый борт. Нос его был зарыт в воду. Деки, верхние палубы, мостики и спасательные шлюпки «Монте-Сервантеса» переполнены людьми. При появлении «Красина» на «Монте-Сервантесе» раздалось тысячеголосое «ура». Тысяча восемьсот человек, толпясь на тонущем корабле, рукоплескали.
Берега Шпицбергена еще никогда не слыхали подобных аплодисментов.
* * *
Восемь дней в глубине бухты, на юго-западном берегу Вест-Шпицбергена, у подножия синих глетчеров, стояли борт о борт спасаемый «Монте-Сервантес» и спасающий «Красин». Капитан «Монте-Сервантеса» крутил пухлыми пальцами золотую пуговицу своей двубортной форменной куртки и говорил командиру «Красина»:
— Пробоина под ватерлинией. Трюм номер один залит. Так же залиты два носовых отсека. Цемента на корабле нет. Железных листов нет. Можете ли вы нам помочь?
Эгги задумался:
— Листы железа? Черт возьми, есть ли у нас листы железа, Павел Акимович?
Тогда Павел Акимович, переведя взор с немецкого капитана на Эгги, пожал плечами и равнодушно сказал:
— Если надо, значит найдется.
Он вышел из каюты, где командир принимал немецкого капитана.
На палубе Пономарев сложил рупором руки и привычно крикнул:
— Кудзделько!..
* * *
По соседству с «Красиным» высилась накренившаяся громада «Монте-Сервантеса», плавучий отель туристов, многоэтажное сооружение, с его мягкими каютами, кафе, ресторанами, барами, дансингами и белыми променаддеками, по которым ходили люди. Три недели назад они собрались в порту города Гамбурга, чтобы на туристском пароходе совершить эксцентрический рейс до кромки полярного льда. На «Монте-Сервантесе» говорили на двадцати языках.
Здесь были учителя из Швейцарии, немецкие мелкие буржуа, французские журналисты, итальянские коммерсанты, испанские молодые люди, о которых невозможно было сказать, чем они занимаются. На пароходе находились еще одна румынка, три англичанина, один японец, два негра и индиец.
В девять утра на корабле пили кофе. В одиннадцать завтракали под музыку. В большом ресторанном зале пели псалмы, и зал был полон. Четырнадцать священников на корабле посредничали между людьми и богом.
Катастрофа было нарушила распорядок жизни на пароходе. Но, когда вблизи оказался «Красин» и появилась надежда на спасение, жизнь на «Монте-Сервантесе» пошла по-прежнему.
Снова пили вино, молились богу и танцевали фокстрот.
От «Красина» отошла шлюпка с людьми. Шлюпка пристала к носовой части борта «Монте-Сервантеса». Красинский водолаз влезал в темно-зеленый скафандр.
На глубине тринадцати с половиной футов под водой водолаз обнаружил пробоину. Пробоина оказалась с правого борта от форштевня. Она имела почти четыре метра в длину, и ширина ее была больше метра.
На палубе «Красина» готовили деревянный пластырь в виде подушки на пробоину «Монте-Сервантеса».
Пономарев кликнул Кудзделько.
Боцман появился, как всегда вымазанный в угле и машинном масле, в блестевшей робе и в огромных кожаных рукавицах.
— Кудзделько, — сказал Павел Акимович, — ты того… ты объясни ребятам, что с вахтой теперь считаться нельзя. Понял?
— Понял, Павел Акимович. Какая там вахта, когда пароход, можно сказать, ко дну идет.
Кудзделько посмотрел в сторону громады «Монте-Сервантеса». Он прислушался:
— Черти, и в ус не дуют! А ведь в спасательных шлюпках сидели, пока мы не пришли.
И он качал головой, слушая звуки фокстрота, вылетавшие из открытых зеркальных дверей немецкого парохода.
Кудзделько, Исаичев и другие мастерили гигантский пластырь на пробоину «Монте-Сервантеса». Пароход продолжал держаться в том же положении, накренившись на правый борт и зарывшись в воду носом. Два отсека корабля были заполнены водой. Но отсеки держались крепко, вода не просачивалась в соседний трюм, и медленное погружение парохода для глаз оставалось почти незаметным.
— Знать бы, какие у них переборки между трюмами, — бормотал Павел Акимович, наблюдая за сооружением пластыря, которое происходило на палубе ледокола.