Красная каторга
Шрифт:
Между тем время побега уже приближалось. За несколько дней до побега мы решили прихватить с собой казака Митю Сагалаева. Парень был надежный. Хотя ему оставалось сидеть только какой-нибудь месяц, однако, он с удовольствием и радостью согласился составить нам компанию.
5. ПОБЕГ
Воспитатель Грибков зашел ко мне и снова начал приставать – сообщить лагерному БРИЗ-у о моем изобретении. Я опять отговорился.
– Вот я вам принес от КВЧ за ударную работу на производстве талон на три дополнительных письма.
Я
Разговор у нас перешел на соцсоревнование и ударничество. Затеял его собственно я. Мне нужно было произвести некую диверсию для прикрытия нашего побега. Я предлагал.
– Если вы считаете за нами недоимки по соцсоревнованию с крольчатником, то мы можем их теперь восполнить. Ежегодно наше хозяйство заготовляет для зверей ягоды черники и рябины. Черника уже, пожалуй, отошла. Придется напирать на рябину. И вот этот сбор можно возложить на звероводов в качестведополнительной нагрузки. Этим мы и покроем всяческие наши недоимки по соцсоревнованию.
Грибков расцвел и на прощанье сказал:
– Значит как-нибудь на днях устроим производственное совещание и это дело обмозгуем.
Между тем у администрации лагпункта стала заметна некоторая нервность. Несколько заключенных были отправлены на Соловки, очевидно, в предвидении возможности их бегства. Однако, полковник гвардии Камыш, завхоз всего лагпункта, перехитрил администрацию, отправляющую его на Соловки. Утром, подъехавший за ним к его кабинке грузовик с охранником, долженствующий доставить Камыша в Медгору для дальнейшего направления на Соловки, уехал без полковника. Кабинка полковника оказалась пустой. Исчезали и его вещи. Камыш как в воду канул. Дня через три исчез бесследно повар пушхоза, уехавший в Медгору с каким-то поручением. Вероятно, добыл липу [Липа – подложный (не настоящий) документ] и уехал спокойно по железной дороге.
Положение становилось тревожным. Нам надо было действовать, ибо усилился надзор и слежка. Пришлось срочно собраться нам и назначить день побега. Выбор наш пал на четвертое сентября. В этот день у Василия Ивановича был «выходной день» и он имел право отлучиться из питомника. Харитонычу дано было специальное поручение, также дающее право на такую отлучку в назначенный день. Оставалось зарядить соответствующую туфту и дать возможность отлучиться мне и Мите. Туфту эту я зарядил весьма удачно, назначив накануне дня побега «производственное совещание».
Вечером в конторе собрались все работники питомника и баклаборатории. На таких совещаниях по положению председательствовал завцехом – в данном случае я. Политический директор и воспитатель Грибков были тут же.
Я начал волынку с нудного доклада по соцсоревнованию, надоевшего до тошноты и мне и слушателям. За мною говорил Грибков, за ним директор, два, три «активиста». Остальным оставалось только приветствовать мое предложение – вместо отдыха после работы, ехать или идти в лес за рябиной. Начали составлять
– Где же находить ту рябину? – спрашивает один из звероводов, – а вдруг, да её не окажется в лесу? Как же тогда выполнять задание? – Вопрос серьезный. Но я быстро нахожу из него выход.
– В таком случае я поеду завтра на разведку месторождений рябины. Можете отпустить со мною Сагалаева? – обращаюсь я к Нечаю.
– Ладно, заменим его на работе. Только это нам пусть зачтется в ударную работу.
На том и порешили.
Выходя из прокуренной конторы, я столкнулся с капитаном моторного судна, приобретенного недавно пушхозом.
– У вас имеется бинокль из питомника, – обратился к нему, – так он мне завтра будет нужен. Вам его теперь все равно не нужно: ваше судно ремонтируется. Когда судно выйдет из ремонта, бинокль я вам возвращу.
– Да, пожалуйста возвратите, – сказал капитан, передавая мне бинокль.
Нам продолжало везти: моторное судно могло быть при малейшем подозрении послано за нами в погоню, а теперь этой опасности нет.
Сегодня начальник охраны вызвал всех технических администраторов и обязал их подпиской следить за рабочими – заключенными, не готовятся ли к побегу, рассказал подробно как узнать готовящагося к побегу по его поведению. Я с особым удовольствием дал ему свою подписку – пусть надеется.
* * *
Четвертого сентября 1933 года ясным утром я стоял на песчаной отмели Онежского озера в глубоком заливе. Озерная ширь расстилается передо мною. Вдали маячат маленькие островки. Под лучами утреннего солнца тихая гладь озера дышит миром и покоем. Недвижно стоят прибрежные леса, не шелохнется камыш на отмелях.
На душе у меня смутно и тревожно. Вот он наступил назначенный день. Сегодня надо сделать решительный шаг, надо смело взглянуть в глаза судьбе: или свобода, или смерть. Иного выхода нет. Но не опасность угнетает меня в эту решительную минуту.
Я не думал, стремясь к побегу, о разлуке с Родиной. Но чувство любви к ней всегда жило в моем сердце, только я не ощущал его остро, как не ощущаем мы многое привычное. И вот теперь, в минуту расставания, это чувство помимо моей воли с особой силой проснулось, и тоскливо сжалось сердце.
Собираюсь с силами, стряхиваю нахлынувшую тоску и погружаюсь в холодные воды озера. Я купаюсь ежедневно по утрам до самых заморозков и это прекрасно на меня действует. Так и теперь: выхожу из воды твердым и решительным.
Около склада продовольствия обычная картина: зав складом выдает дневную порцию продуктов для зверей и кроликов. Бригадир зверкухни с Митей Сагалаевым, бригадир кормового отделения крольчатника – тут же. Несколько в стороне два сексота, очутившиеся здесь как бы случайно, дополняют картину.
Подхожу к группе.
– Ну, Митя, поедем на остров Левин за рябиной, – обращаюсь я к своему компаньону по побегу.
Митя молча следует за мной. Мы взваливаем на плечи весла, стоящие у крольчатника. Я вспоминаю о замке. Лодка у пристани на замке всегда. Посылаю Митю к бригадиру крольчатника за ключом. Митя возвращается немного обескураженный.