Красная кокарда
Шрифт:
— Да, за этим, — насмешливо отвечал я, платя ему той же монетою. Я видел, что он понимал меня.
— А маркиз застал вас наверху?
— Да.
— Ага!
Он, казалось, погрузился в размышления. Потом, повернувшись к людям, сказал:
— Хорошо, Бюзо, вы можете идти. Я принимаю ответственность за этого человека на себя. А вы, — обратился он к пришедшим с ним, — вы ждите меня внизу. Скажите Фландрэну — это мой решительный приказ, что бы ни случилось, — мэр не должен сдавать города войскам. Скажите ему при этом, что хотите. Ну, хоть, что я повешу его за это на самой высокой башне города. Поняли?
— Слушаемся.
— А теперь идите. Я скоро буду у вас.
Они ушли, оставив фонарь на полу. Фроман и я остались с глазу на глаз. Я стоял в ожидании, но он не смотрел на меня. Вместо этого он, оборотившись к открытому окну, смотрел в темноту ночи.
Некоторое время царила полная тишина. Может быть, приказание, им только что отданное, отвлекло его мысли в другую сторону, а может быть, он просто еще не знал, как ему поступить со мной, — этого я не могу сказать и сейчас. Но я слышал, как он несколько раз тяжело вздохнул.
— Только три роты и взбунтовались, — вдруг промолвил он.
Не знаю, что подтолкнуло меня, но тем же тоном я спросил:
— А сколько их всех?
— Тринадцать. Мы в меньшинстве. Зато мы выступили первымя. Все шансы на нашей стороне, и мы одержим верх. А если завтра явятся еще из деревень…
— Севеннолы не явятся.
— Да, не явятся. Если офицерам удастся удержать полк в казармах, и мэр не выкинет белого флага, а кальвинистам не удастся захватить арсенал, то, я уверен, победа будет на нашей стороне. Мы более, чем когда-либо, нуждаемся теперь в человеке.
Тут он повернулся ко мне и посмотрел на меня с какой-то мрачной гордостью.
— Знаете ли вы, за что мы сражаемся здесь? За Францию! За Францию! — энергично заговорил он, не скрывая охватившего его волнения. — Я успел собрать всего несколько сотен головорезов и всякого отребья, пока ваше милое дворянство лежало на боку и посматривало, что выйдет из всего этого! Рискую я, а ставку, в случае выигрыша, получат они. Они в полной безопасности, а я, случись неудача, буду повешен. Одного этого достаточно, чтобы сделать человека патриотом и заставить его кричать: «Да здравствует нация!».
Не дожидаясь моего ответа, он порывисто схватил фонарь и сделал мне знак следовать за ним дальше по коридору. Он не спросил меня, как я попал в этот дом, и не сказал ни слова ни по поводу моего положения, ни насчет Денизы. Не зная его намерений, я у самой двери остановился и слегка дотронулся до его плеча.
— Извините, — сказал я, стараясь сохранить достойный вид, — я хотел бы знать, как вы поступите со мной. Незачем уверять вас, что я проник в этот дом не для того, чтобы заниматься шпионством…
— Вы можете не говорить мне ничего, — отвечал он, резко перебивая меня. — А что я хочу делать с вами — это я могу объяснить вам в двух словах. Я хочу задержать вас здесь, но лишь для того, чтобы в случае плохого исхода, а это выяснится не позднее, чем через неделю, вы могли оказать помощь мадемуазель де Сент-Алэ и отвезти ее в безопасное место. Для этого бумага о вашей командировке будет возвращена вам. Она у меня цела. Если же, наоборот, мы одержим верх и устроим такой пожар, который разогреет всех этих педантов, то тогда мы еще поговорим с вами и поговорим, как подобает дворянам.
При последних словах он повернулся, как бы ожидая ответа от меня, и открыл дверь, ведущую на маленькую лестницу, уже знакомую мне. Я стоял, пораженный его словами в самое сердце. Подняв фонарь, он устремил на меня острый взгляд.
— Господин Фроман, — пробормотал я, не в состоянии продолжать далее.
— Нет надобности в словах, — величаво сказал он.
— Вы уверены, что вам все известно?
— Я уверен, что она любит вас и не любит меня, — отвечал он с заметным раздражением. — Кроме этого, я знаю еще только одно.
— Именно?
— Что через сорок восемь часов все улицы Нима будут залиты кровью, и Фроман-буржуа будет Фроман-барон, или его совсем не будет. В первом случае мы еще потолкуем с вами, в последнем — не стоит и толковать, — опять добавил он, пожимая плечами.
С этими словами он обернулся опять к лестнице. Я последовал за ним, и мы поднялись в верхний коридор. Отсюда по лестнице, на которой я ускользнул от своего первого провожатого, мы поднялись на крышу, а с крыши, по деревянной приставной лесенке, на плоскую кровлю башни.
Перед нами лежал во тьме и хаосе Ним. Его скорее можно было чувствовать, чем видеть. Лишь темные массивы центральных городских кварталов резко разделялись светлыми полосами улиц, расходившихся от горящей церкви. В трех местах сияли в небе огни, подобные маячным: один на горном гребне, другой на колокольне далекой церкви, третий на башне за чертой города. Но в целом все было спокойно: беспорядки замерли на время.
С моря дул соленый ветер.
На башне находилось человек двенадцать, закутанных в плащи. Одни были неподвижны и молча смотрели вниз, другие расхаживали взад и вперед, обмениваясь между собой несколькими словами, когда в городе начинался какой-нибудь шум или раздавались крики. В темноте невозможно было разглядеть их лиц.
Фроман, получив два или три донесения, отошел к самому дальнему концу кровли и тоже, то смотрел вниз, то, наклонив голову и заложив руки за спину, принимался в одиночестве кружить на одном месте. Но ему, очевидно, хотелось более сохранить свое достоинство, чем остаться одному. Сообразно его желанию, все оставили его в покое. Я сделал то же самое я уселся на том краю, откуда был видел затихавший уже пожар.
Из разговоров я узнал, что Луи де Сент-Алэ командует мятежниками в Арене, а его брат дожидается только того, чтобы обеспечить успех, тогда отправиться в Соммьер, где полковой командир обещал помощь кавалерийского полка в случае, если Фроман одержит в Ниме верх; боясь скомпрометировать короля и напуганные участью Фавра, который несколько месяцев назад поднял было восстание, но был покинут своей партией и повешен, эмигранты трусили. Окружавшие меня люди, видимо, негодовали против них, но старались не дать этого заметить.