Красная линия метро
Шрифт:
— Обещаю! — радостно выкрикнул мужчина и принялся целовать руку священника.
Вся эта картина показалась Кутепову довольно любопытной. А потому, подав собаке знак оставаться на месте, решил провести расследование по горячим следам.
Едва незнакомец покинул территорию храма, он моментально приступил к действию. Неспешно приблизившись к священнику, который все еще стоял около калитки — видимо, хотел после службы подышать свежим воздухом, — Василий Иванович остановился рядом и осторожно поинтересовался:
— Батюшка, разрешите обратиться к вам с одним деликатным
— Да, конечно, я внимательно слушаю, — приветливо отозвался священник, спокойно и уверенно глядя в глаза бывшему участковому.
— Только что я стал невольным свидетелем одной любопытной сцены… — Кутепов покосился на место, где пару минут назад ползал на коленях странноватый прихожанин.
Услышав это, батюшка посерьезнел. Черты его лица вмиг заострились, хотя взирал он на бывшего сыщика по-прежнему спокойно.
— И?..
— Не знаю, как сказать… только очень уж ваш прихожанин напомнил мне другого человека. Вы уж простите меня, что я не представился, — Кутепов забрался во внутренний карман куртки и достал оттуда удостоверение пенсионера МВД. — Майор милиции в отставке, Кутепов Василий Иванович.
Теперь он явственно видел, что святой отец занервничал. Батюшка отвел глаза и как бы нехотя поинтересовался:
— А чем он вам показался знакомым? Вы думаете, что когда-то его встречали?
— Возможно, — уклончиво ответил Кутепов, обдумывая свой следующий вопрос.
По правде сказать, что-то сильно его смущало в этом невзрачном, неухоженном типе, но вот что именно, понять он пока не мог. Не производил он на него впечатление человека несущего угрозу для окружающих, хоть ты тресни! Да и Герда, пусть и среагировала, но никакой агрессии не проявила: собака была насторожена, но не возбуждена.
Все сомнения разрешил священник, который, собравшись с мыслями, уверенным голосом произнес:
— Я хорошо знаю этого прихожанина, поскольку не раз причащал его. Он уже отбыл свое, восемь лет отсидев за изнасилование. А теперь, благодаря молитве и вере, стал на путь исправления и спасения души. Он — моя паства, я за него перед богом заручился. Сам-то он, конечно, этого не знает, но я каждый день за него молюсь. И я верю, что у него все наладится.
— А как его зовут?
— Николай. Николай Краснов, если по паспорту, — поправился батюшка.
— Вы и паспорт его видели? — удивился Кутепов.
— Да, он мне его показывал, когда хотел в храм прислужником устроиться.
— Ясно, — Василий и так уже понял, что ошибся, и это был не маньяк, что выслеживал Юлю. — Извините, батюшка, что побеспокоил. Всего хорошего.
Священник кивнул в ответ и направился в храм, а Кутепов, взяв в руку поводок, пошел с Гердой дальше. Впереди у них предстояло еще много работы.
«Человек меняется, становится на путь исправления, а вот его карта запахов почему-то не меняется никогда. Это клеймо так и остается с ним на всю жизнь. Он с ним родился, он с ним и умрет. Но выбор есть всегда. Это единственный шанс, данный ему от рождения богом: оставаться в любой ситуации человеком, не превратившись в обезумевшего зверя, сеющего смерть и беззаконие…» —
Этот вывод он вынес еще из далекого прошлого, когда коварный рок навеки разлучил его с любимой женой.
Глава 30
После отравления толстяка Спрута у Колкина окончательно сорвало крышу. А началось все с того, что в какой-то момент он поймал себя на мысли, что в течение суток у него периодически возникают моменты, когда сознание словно раздваивается. Одна часть, все еще пребывая на «сверхподъеме», упорно гонит его вперед, а вот у другого «Я», нет-нет, да и проскальзывают опасливые мыслишки, что он совершает ошибку. Потеряв прежнюю осторожность, он все больше и больше загоняет себя в ловушку ложного представления о вседозволенности и безнаказанности.
Теперь Александр стал плохо засыпать и почти каждую ночь ближе к двум часам, — «ведьминому часу», как он вычитал где-то в интернете, — просыпался в холодном поту с зашкаливающим ощущением необъяснимой тревоги. Как правило, в такие моменты ему чудилось, что к дому со сверкающими мигалками подъезжают милицейские машины. Да что говорить, он был на сто процентов уверен, что слышит за окном их противный вой, клацанье оружия группы захвата и топот ног в тяжелых высоких берцах.
Реагировал он всегда одинаково. Вскакивая с кровати с трясущимися руками, мужчина мчался со всех ног к входной двери, в ужасе ожидая, что вот-вот раздастся звонок и за хлипкой деревянной гранью, разделяющей свободу от вечного заточения, раздастся ненавистная ему фраза: «Откройте, милиция!»
Но каждый раз происходило маленькое чудо. Словно по мановению волшебной палочки галлюцинация исчезала. Зато пустая квартира внезапно оживала и, противно звеня тишиной, начинала давить на него тяжестью бетонных стен. Ему казалось, вокруг так неестественно тихо, что его оглушает барабанная дробь собственного сердца. Гнетущую тишину он ненавидел даже больше, чем звук воображаемых милицейских сирен.
Обычно, чтобы успокоиться, он принимал пару-тройку таблеток снотворного и вновь укладывался в постель. Стараясь ни о чем не думать, он лежал в темноте и глядел в потолок. Ни о чем не думать получалось плохо, но в любом случае спустя пару часов он проваливался в беспокойный, не приносящий чувства отдыха сон. Просыпался Колкин теперь ближе к обеду, совершенно разбитый, нервный и злой.
Что и говорить, если даже сновидения стали не такие как раньше. Прежде во снах он ощущал себя суперменом и никак ни меньше. Он мог творить со своими врагами, рабынями, да и просто незнакомыми людьми все, что только пожелает. Теперь же все изменилось. Сны стали мозаичны. Словно собранные из тысяч не связанных между собой картинок, они, поочередно сливаясь друг с другом, сплетались в фантасмагоричные миры. Причем каждый раз он непременно оказывался в затруднительном положении: то связанным по рукам и ногам, то придавленным каким-нибудь тяжелым предметом. Но чаще всего ему снилось, что он где-то глубоко под водой и начинает задыхаться, не в силах выплыть на поверхность за глотком бесценного воздуха.