Красная рука, черная простыня, зеленые пальцы
Шрифт:
— Давай рассказывай,велел Матвеенко.
— Был у нас один новичок из Кемерова. Все время в карауле стоял, больше всех.
— Что, любил стоять? — спросил капитан.
— Бог его знает. То ли любил стоять, то ли неспорил, когда его в караул ставили. А может, то и другое. Только, как ни проедешь мимо, он на посту с карабином столбом стоит. И вот в него змея влюбилась, маленькая такая гюрза. Она все время на него смотрела. А однажды скользнула ему на плечи и шею обвила. Он испугался, стал ее сдергивать. Она
— Ну и что? — сказал полудохлый Рахманин.Может, солнечный удар был у него.
— Да?!возразил Лютый.Полгода не ударяло в самую жару, а тут осенью ударило!
— А может, его скорпион укусил?
— А то наши врачи не знают, кто его укусил,возражал упрямый Лютый.Змея его укусила… змея.
— Ладно,вмешался Матвеенко.А может, он на нее наступил? Откуда вы взяли, что она влюбилась?
— Да оттуда и взяли, что мы эту змею сто раз видели.
— Ничего себе! Это где?
— Она у него на могиле поселилась. Все время лежала. Мы своими глазами видели. Как ни придешь, она там! И раз — сразу в камни!
Нельзя сказать, чтобы эта лав-стори обрадовала Рахманина. У него все время перед глазами стояла такая картина: маленькое солдатское кладбище, все в камнях и скалах, рядовая солдатская бетонная могила, и на ней маленькая мультипликационная змейка с холодными бриллиантиками вместо глаз.
КРУГ СУЖАЕТСЯ
Вернее, круг расширяется
Как только Рахманин приехал в Москву и вошел в квартиру, раздался телефонный звонок. Какой-то дохленький, но междугородный.
Звонили из Торжка. Виктор долго выяснял, кто звонит, действительно ли дядя Мирон Бирюков или какие-нибудь Синие Уши.
Звонил в самом деле дядя Мирон. Он сказал, что Александра Серафимовна померла. Ее похоронили. И что для Рахманина есть «старинушка». И приглашал приехать.
— Спасибо, дядя Мирон. Может быть, я у вас появлюсь.
Уже много лет подряд Рахманин с одним приятелем дружили с Александрой Серафимовной. Они приезжали в Торжок на машине раза два в год, привозили консервы, гречку, стиральный порошок, всякие там ведра-обои, все, что просила их тетя Серафимовна. А она взамен собирала для них у старух по улице старые вещи: фотоальбомы, пластинки, старые шкатулки. Конечно, за плату. Постепенно у рахманинского товарища, тоже Виктора, собралась целая коллекция.
Рахманин решил ехать. Надо было удрать из этой сужающейся Москвы с ее черными трамваями и «прокисающим молоком». Он позвонил автоприятелю, но тот был неготов к скорому старту.
Тогда Рахманин, предупредив Матвеенко, выехал один.
В Торжок он приехал рано утром, весь жеваный и мятый. Рахманин не стал ждать автобуса и пошел пешком через весь город в старую купеческую его часть.
Начиналась осень, и в воздухе висела влага. Молчаливые, плохо одетые люди проходили мимо него торопливыми шагами. На каждой остановке стояла маленькая толпа.
Как ни странно, в Москве люди больше любят ходить пешком. Для москвича пробежать пару-тройку остановок не труд, а удовольствие. В маленьких городах, наоборот, человек полчаса упорно будет стоять на остановке, чтобы потом в крайне упакованном виде ехать две с половиной минуты до какого-нибудь Шестого микрорайона или Газового комбината волокнистой пленки.
Потянулись навстречу старые купеческие дома.
Один высокий дом в конце улицы был огорожен новым забором из старых досок. И как-то странно он колебался в воздухе.
Подойдя ближе, Рахманин заметил, что дома уже нет. Он в развалинах, а колеблется слабый призрак этого дома, тень его.
— Ничего себе новости!
Он остановил прохожего, который в отличие от других не бежал с большой скоростью, а вел куда-то собаку:
— Скажите, что с этим домом?
— С этим домом? А ничего… взорвали, дураки. Кино будут строить.
— Почему же дураки? Кино ведь хорошо.
— Потому дураки, что через два квартала уже есть кино. А дому-то еще стоять бы и стоять.
— А что это над домом такое? — спросил Виктор.
Прохожий с удивлением посмотрел на него.
— Колышется,объяснил Рахманин.
— Сам ты колышешься,буркнул про себя прохожий и перешел на другую сторону улицы со своей собакой.
«Что-то со мной неладно»,подумал Рахманин.
Дядя Мирон, оказывается, давно не спал. Он обрадовался Рахманину, поставил чайник, достал три сорта варенья, хлеб, масло.
— Александра Серафимовна тебя не дождалась. Она много чего насобирала у старушек. Вот смотри, тебе отложено.
— Дядя Мирон,сказал Рахманин,я же ведь ничего не привез, что вы заказывали.
— А нам ничего и не нужно,сказал дядя Мирон.У нас все есть. Ты приехал, уже и хорошо.
Виктор с удовольствием стал рассматривать «улов». В этот раз Александра Серафимовна постаралась. Целый угол был завален старинными вещами. Одна вещь была лучше другой. Чего стоил один роскошный кожаный альбом с желто-коричневыми фотографиями. Вся история купеческой семьи была изложена в нем, как в учебнике.
Крепкий, жесткий старик с булавочными глазами в тройке и пожилая властная женщина с поджатыми губами в платье до земли — основатели династии. И фамилия, и имена у них были очень купеческие — Марья Васильевна и Петр Тимофеевич Расторгуевы.
Потом шли их взрослые дети, опирающиеся на тумбочки разных конфигураций. Потом уже их дети со своими женами и детьми, уже снятые на улице. А потом уже их дети в гимназических фуражках или в дорогих тройках с некоторой интеллигентностью и высокомерием на лицах.