Красная тетрадь
Шрифт:
Проваливаясь в темноту, я старался не держаться ни за одну мысль, чтобы не остаться случайно в сознании, как в самый первый раз.
Очнулся я легко, ощутил себя выспавшимся и отдохнувшим. Мне кажется, я чувствовал себя даже лучше, чем утром. Ошейник, обхватывавший мое горло, стал вполне комфортным, я привык.
Потом я зевнул, мне захотелось прикрыть рот рукой, и я не смог этого сделать.
Я посмотрел вправо и увидел пустое пространство там, где должна была быть моя рука.
Я посмотрел влево, и там тоже оказалось пусто.
У
То, что я испытал, сложно было назвать ужасом.
Мне кажется, лучше всего называть такое состояние черным отчаянием. Сердце забилось болезненно и часто, меня теперь била крупная дрожь, из-за которой эти хрупкие металлические трубочки тоже подрагивали. Получался звук, похожий на тот, что бывает, когда водишь пальцем по краям стеклянного стакана.
Признаюсь честно, я расплакался.
Я лежал, глотал слезы и думал: что же в этом такого? Все поправимо. Заживают ведь мои ранки и заживают быстро.
Каждому из нас важно быть значимым. Я всегда так хотел быть значимым, и вот я лежу в белой комнате, пропахшей карболкой, под слепящим светом, и у меня нет рук. Меня привело в ужас то, что моя история – такова.
Я дышал быстро, как загнанный зверек, из-за слез у меня заложило нос и дышать приходилось через рот, отчего быстро закружилась голова.
Почему мне было так страшно? Теперь, когда я могу подумать об этом, я бы выделил несколько факторов:
1. Ощущение беспомощности. Я не мог совершить почти никакого действия из тех, к которым я привык, да даже встать с кушетки, привычно опираясь на руки. Я не понимал, как мне делать самые простые вещи. Не понимал и не был способен. Так я ощутил себя почти что вещью.
2. Ощущение нарушения целостности тела. Мы все рождаемся и растем с определенным представлением о себе, образом самого себя. Быть здоровым человеком с руками и ногами – это базовый опыт практически для каждого. Я не соответствовал образу себя. Я был какой-то частью того, что я знал прежде, неполным, разломанным.
3. Ощущение вмешательства. Мои руки были ампутированы, из моей плоти торчали металлические трубки, они были во мне, но я их не чувствовал, однако нечто инородное внутри вызывало чувство тошноты.
Итак, образ моего тела был разрушен, я лежал беззащитный, неспособный к привычным действиям, изуродованный и плакал.
Долгое время я чувствовал себя, кроме того, очень одиноко. Я забыл о существовании всех других людей: моих бедных друзей, Эдуарда Андреевича, который это со мной сделал. Я плакал не потому, что хотел, чтобы кто-нибудь пришел и помог мне. Плакал я без какой-то особенной цели, мне не становилось легче, и я не искал помощи. Эти слезы лились как бы сами по себе: слезы отвращения, слезы слабости.
– Да не ной ты, – сказал Боря. – Смотреть противно.
Я выдохнул.
– Боря? Боря?
– Да тут я.
Я хотел повернуть голову на голос, но Боря сказал:
– Нет!
Я замер.
– Андрюша? – спросил я. – Ты еще спишь?
– Нет, – сказал Андрюша. Его голос был даже более тусклым, чем обычно, в нем не было ни слез, ни паники, ни злости.
Я посмотрел на Андрюшу. Его руки были на месте, но у него не было ног. В красное мясо, оставшееся на срезе, тоже проникали металлические трубки, крепившиеся к ошейнику. Эти трубки были длиннее, чем те, что соединили с ошейником мои раны, а потому образовывали над Андрюшей странную, почти архитектурную конструкцию.
– Больно? – спросил я Андрюшу.
– Нет, – сказал он тем же бесцветным голосом. – А тебе?
– И мне не больно, – сказал я. – Совсем ничего не чувствую.
Мне стало стыдно, захотелось утереть слезы, но я не мог.
Боря сказал:
– Да закройте свои хлебальники уже! Дайте почилить.
Он засмеялся, я все-таки обернулся к нему и увидел, что у Бори нет ни руки, ни ног. К нему не шли никакие трубки, его кушетка была мокрой от крови, а вот пол под ней – совершенно чистым. Кровь, попадавшая на него, исчезала в холодном блеске.
Боря сказал:
– Не смотри на меня!
Я тут же отвернулся, но все-таки я успел запомнить (наверное, навсегда) окровавленные обрубки вместо его рук и ног, его бледное, искаженное страхом лицо, быстро вздымающуюся грудь.
Я запрокинул голову и принялся смотреть в белый потолок.
Теперь я отчетливо ощущал пустоту там, где раньше у меня были руки. Хотя не скажу, что прежде часто осознавал части своего тела, часто понимал, что даже в состоянии покоя они доставляют определенные ощущения.
– Боря? – сказал я. – Тебе не больно?
– Нет!
– Я спросил из-за крови.
– «Отъебись»!
Андрюша сказал:
– Жутко думать, что будет, если мы еще не готовы. В этом смысле тебе, Боря, хорошо.
– Мне «заебись», – сказал Боря.
– Это замечательно, – сказал Андрюша.
А мне любой диалог в этой ситуации казался безумным.
Андрюша сказал:
– Арлен, я ничего не вижу, а шевелиться боюсь, посмотри на мои ноги. Там что-то происходит?
– Я не могу так перевернуться, чтобы увидеть близко.
– Понятно. Боря, – сказал Андрюша. – А почему у тебя трубок нет?
– Потому что я крутой. Могу и кровью истечь.
– У тебя что-нибудь происходит?
– Да.
– Арлен, посмотри!
Я снова повернул голову к нему, но Боря снова сказал:
– Нет, не смотри на меня! Отвернись!
Однако мне показалось, что обрубки Бориных рук и ног стали длиннее, чем были в первый раз, когда я их увидел.
Я сказал:
– А я обещал девочкам все рассказать.
– Не стоит, – сказал Боря.