Красная тетрадь
Шрифт:
Выдался красивый, солнечный день. Станислав Константинович был явно недоволен тем, что ему пришлось сопровождать такое количество детей. Все казалось ему небезопасным: дороги, трамвайные пути, люки. Что было тому виной – трагическая история или собственный характер Станислава Константиновича, я не знаю, но подозреваю, что и то и другое.
Гроб мы не видели, его уже погрузили в почтовое отделение. Но мы видели в руках у тети Лены справки: свидетельство о смерти, об отсутствии инфекции и о качестве опайки гроба.
Я
От этой мысли мне стало дурно.
Чтобы успокоиться, я вспомнил о древнем, древнем Египте и о том, что коробка, может быть, не пуста.
С другой стороны, конечно, вряд ли это имеет значение для самого Володи. Но в те сложные минуты, под ярким, жарким солнцем, я об этом совсем не подумал.
Мы стояли и смотрели на товарища Шиманова и тетю Лену. Никто не знал, что сказать. Мне очень хотелось попросить их не увозить Володю, но как же это было бы глупо.
Я немного злился на них за то, что они не дождались пробуждения Бори, и немного, наоборот, радовался этому. Солнце, жгучее и яркое, грозило солнечным ударом, тяжело было стоять под ним вот так. Но уйти – значило навсегда попрощаться.
А товарищ Шиманов и тетя Лена, они тоже медлили. Потому что они готовились отправиться из города, где их сын в последний раз был живым, в Москву, где его похоронят.
Никто из них не плакал, и выглядели они оба спокойными, товарищ Шиманов опирался на свою трость. Я увидел гранатово-красные браслеты там, где заканчивались его перчатки, раньше обнаженная плоть дотуда не доходила.
И вот мы молчали, а потом товарищ Шиманов вдруг громко засмеялся, голос его разнесся над путями и устремился вверх, в небо.
Он сказал:
– Чего приуныли, «пиздюки»? Все когда-нибудь ласты откинем. Радоваться надо, жизнь она такая – собачья. А как помрет человек, так хоть отдохнет.
Товарищ Шиманов поднял свою трость, стукнул меня по плечу.
– Веселее надо на жизнь смотреть, Жданов.
Он развернулся, помахал тростью проводнику.
– А туфли, – спросила тетя Лена. – Я не забыла?
– Они на тебе, дура.
– Да нет, Саня, те, вторые.
– А я почем знаю?
Они пошли к вагону, и я еще долго слышал, как стучат каблуки тети Лены, очень пронзительный оказался звук.
Станислав Константинович некоторое время смотрел вслед товарищу Шиманову, потом сказал:
– Вот «мудак».
Но сказал он это, как мне показалось, с одобрением. Я стоял под жарким солнцем и потирал ушибленное плечо. А потом совершенно внезапно Маргарита меня обняла. Она крепко-крепко меня обняла, честное слово. Наверное, я просто стоял рядом с ней, вот и все. Ее горячие слезы лились мне на макушку, но она совершенно ничего не говорила.
Маргарита замечательно выглядела и пахла, и ей было целых четырнадцать лет. Она обняла меня, о чем я тайно мечтал множество раз, но радости я не почувствовал.
Я бы все на свете отдал, чтобы мы сегодня не провожали Володю, и не хотел бы объятий самой красивой девочки на свете такой ценой.
Поезд издал отчаянный гудок и тронулся.
Я вспомнил ту ночь, когда Володя успокаивал нас и рассказывал о Космосе и обо всех путешествиях, что нас ждут. Мне стало мучительно грустно, но я знал, что исправить тут ничего не смогу.
И никто ничего не исправит, даже наше руководство не может защитить человека от таких вещей.
Поэтому в самом деле поезд умчался вдаль.
Все эти путешествия будут у нас без тебя, Володя.
Запись 135: Подарок
Сегодня Борю, наконец, разбудили.
Мы его окружили, стояли, едва дыша, боялись, что Эдуард Андреевич, просканировав его, передумает.
Боря спокойно спал. Его милое лицо казалось совсем детским.
Фира спросила:
– Он сейчас проснется?
– Да, – сказал Эдуард Андреевич.
И в самом деле, после этого его слова, будто оно было волшебным, Боря глубоко, шумно вздохнул, открыл глаза, моргнул. Я испугался: вдруг он не будет прежним.
Боря нахмурился, потом сказал:
– Чего уставились?
Он был прежним.
Резко поднявшись с кровати, он вытянул руки.
– Даже не затекли, – сказал Боря. – «Пиздато».
– Я еще тут, молодой человек.
– Ой, извините.
Борин взгляд блуждал по нам, он все искал кого-то, кого точно не найдет.
Потом Боря слез с кушетки и сказал:
– Я первый. Первый.
И он стал первым в самом деле, первым из нас, чей червь совершил все положенные ему метаморфозы. Ему больше нечего было бояться. Во всяком случае, в ближайшие десять-пятнадцать лет.
– Тебе что-нибудь снилось?
– Как ты себя чувствуешь?
– Ты можешь что-нибудь показать?
– А у тебя будут еще процедуры?
Мы забрасывали его вопросами, отчасти потому что все, происходившее с ним, было для нас еще тайной, отчасти, потому что не хотели, чтобы он оставался наедине с собой. Боря сказал:
– Все вопросы потом, девочки и мальчики. Я хочу в свои покои, причешусь, приведу себя в порядок и, может быть, выйду на интервью.
Мы пошли за ним.
Валя сказала:
– Характер такой же дурной.
Фира сказала:
– Слава Богу!
Я сказал:
– Бога нет.
– Ты не видел, кстати, Бога, Боря? – спросил Андрюша.
– Нет, – сказал я. – Он не видел, потому что Бога нет.
– Вот ты заладил, – сказал Боря. – Может, и есть.
– Нет.
– Да!