Красная тетрадь
Шрифт:
Это всё. Конец сна.
Он обрывается так внезапно, но наиболее загадочно для меня собственное состояние, собственное ощущение.
Все в мире стало хуже из-за моего рождения.
Запись 184: Еще некоторые рассуждения по поводу взрослого меня
Сначала во сне о Космосе я видел себя чужими глазами. Что можно сказать?
1. Я вырос высоким, большим и сильным.
2. Старательно поддерживал аккуратный вид в одежде, однако был плохо выбрит.
3. Мне кажется, я вырос
4. Мои черты, черты уже человека взрослого, казались весьма благородными, но взгляд был тусклым, я лишился обычного своего энтузиазма.
5. Я выглядел старше своего возраста, как мне это показалось. Мой точный возраст, конечно, назвать нельзя. Но никакой энергии юности я не заметил. А я ведь должен был умереть молодым. Я не должен был дожить до того потухшего взгляда, который у себя увидел.
6. Так удивительно! Я стал совсем взрослым! Высоким, красивым, с большими аккуратными руками!
7. Я был несчастен и занимался чем-то явно саморазрушительным и неправильным.
Запись 185: Космос
Что касается Космоса:
1. Я видел другую планету, но планеты меня больше не удивляли.
2. Мы с Борей были в некоем заведении, но, кроме обилия цветного света, я не заметил ничего особенного. Я не был способен осмотреться, не был способен заинтересоваться тем, чем не интересуюсь взрослый я. Я не рассматривал в полутьме одежду на людях вокруг, не разглядывал приспособления и посуду. Я все это знал.
3. И в то же время все, что я смог заметить во сне сам, когда я анализировал его, было непривычным: яркий свет, обилие стекла и металла, автоматический перевод, о котором говорил Боря.
4. Заведение было повреждено, но не полностью разрушено. Той планете предстояли большие перемены.
5. Сообщение, которое все мы увидели, абсолютно точно принадлежало Ванечке и дело не в приметной манере ошибаться почти в каждом слове. Я, взрослый я, чувствовал его присутствие. Его присутствие почувствовал и Боря.
6. Я отправился в Космос и, кажется, не сделал его лучше.
Запись 186: После Ванечки
Меня нашли в лесу без сознания. Когтей на моих руках уже не было. Изменения в теле невозможно поддерживать во время сна или будучи без сознания, так что тело всегда возвращается к своему естественному состоянию.
Если бы все увидели мои когти, дело стало бы ясным, я думаю.
Но никто их не увидел. Я лежал, перепачканный землей и кровью, но совершенно неповрежденный. Я очнулся довольно далеко от места нашего с Ванечкой сражения. Он перетащил меня? Заставил идти самостоятельно, но я этого не помню? Зачем? Изуродованного дерева рядом не было, как и следов нашей борьбы. Я вообще не понимал, где нахожусь. Может, мне все приснилось? Хорошо бы.
Дени Исмаилович сунул мне под нос ватку, смоченную нашатырным спиртом. Я окончательно вынырнул из сна о будущем, где все стало хуже из-за моего рождения, на глазах у меня были слезы (но я думаю, это из-за нашатыря).
– Арлен! Арлен! – говорил Дени Исмаилович. – Арлен, ты в порядке?
Я пробормотал что-то. Боря вырвал у Дени Исмаиловича пузырек с нашатырем и сунул мне под нос, я отшатнулся.
– Давай, очнись! – Голос его звучал перепугано, и я подумал, что Боря вспоминает о Володе, о том, как Володя умер, и одна картинка чрезвычайно легко накладывается на другую.
В конце концов, он меня ударил.
Я сказал:
– Прекрати.
– Живой! Живой!
Антонина Алексеевна кинулась ко мне, упала рядом со мной на колени с легкостью маленькой девочки.
– Где он?!
И тогда я, еще не до конца очнувшись, совершил некий поступок, который уже можно назвать ложью.
– Не знаю, – сказал я.
Хотя в общем смысле, конечно, я не солгал. Ведь я в самом деле не знал, где Ванечка. Я не солгал, но и ничего не объяснил.
Я смотрел на красивое, нежное лицо Антонины Алексеевны и видел, как ее глаза наполняются слезами.
– Я не знаю, – повторил я.
– Что случилось?!
Дени Исмаилович сидел передо мной на коленях.
– Арлен, ты можешь рассказать?
– Подождите, – сказал Станислав Константинович. – Пусть в себя придет.
Боря был единственным ребенком здесь, а единственный взрослый, которого тут не хватало, – отец Дианы. Наверное, он остался с ребятами.
Но почему взяли Борю?
Я смотрел на них всех и не мог понять, что мне делать. Красивая Ванечкина мама, добрая, смешливая женщина, его маленький умный брат, больной отец, которого я ни разу не видел.
Разве мог я с ними так поступить?
Но разве не должен был?
Язык мой еле ворочался, но я сказал:
– Мы играли. Залезли на дерево, а потом упали. И больше я ничего не помню. Наверное, он испугался. Побежал за помощью и потерялся. Надо его искать.
Снова и ложь и правда. Нет, уже почти ложь. Небо уже просветлялось, сколько же я так пролежал?
– Зачем вы убежали? – спросила Антонина Алексеевна. Я думал, она будет на меня кричать. Такая взрывная и эмоциональная женщина. Но тут вдруг Антонина Алексеевна показалась мне совсем маленькой девочкой, отчаявшейся найти щенка. Она терла глаза, точно так же как Ванечка тогда, на дереве, ее колени испачкались.
Какая маленькая.
Теперь я знал, нельзя сказать одновременно ложь и правду, уже не получится причудливо смешать их или нарисовать две параллельные линии.
Сейчас, подумал я, либо скажу все, как есть, либо совру.
Но врать ужасно нехорошо, этого совсем нельзя делать, меня так учили.
Но мама Ванечки с глазами маленькой девочки. Но Алеша и его греческий.
Я сказал:
– Ванечка хотел играть в догонялки и побежал в лес. Я бежал за ним, чтобы остановить, потому что это опасно. А потом мы потерялись. Мы плутали и хотели забраться на дерево, чтобы увидеть, где наши палатки.