Красная тетрадь
Шрифт:
Мне же Господь отпустил достаточно удачи с Митей. Мой муж меня всегда и во всем поддерживает, и очень любит нашего сына Шурочку. Так всегда было, но тем более это важно нынче, когда дела наши идут далеко не блестяще. Пески на приисках почти истощились и надо что-то решать. Подряды и прочее оставшееся от папеньки хозяйство имеют место, и даже приносят вполне достаточный для жизни доход, но все же я никак не могу отрешиться от ответственности за то, что станет с людьми, коли мы прииски закроем. Все, в том числе и Митя, корят меня за это: «что, мол, тебе за дело?», – а мне вот теперь (напрасно может, что я о Вас знаю!) кажется, что Вы бы, Софи, меня поняли и в моей решимости и тревоге поддержали. Я уж думала об организации иного какого производства
Я уж словно наяву слышу Ваш резкий, торопливый, низковатый для хрупкой фигурки (сохранилась ли Ваша удивительная талия после родов? У меня – увы, расползлась, особенно снизу, что твоя квашня!) голос:
– Ну, Машенька, за чем же дело стало? Что вы жалитесь – делайте скорее! Хоть мыловаренное, хоть салотопенное… или что там у вас еще!
Увы мне, Софи! Коли был бы жив Иван Парфенович, так он и не замедлил бы пустить все в ход, развернуть дело хоть в одну сторону, хоть в другую. Но я-то – не он! Я ж и на лодке-то толком с веслами управляться не умею. А рулить в шторм папенькиным кораблем мне и вовсе не под силу кажется. Да еще вести его незнаемым путем, на котором и фарватер не размечен и маяки – абы как… У Вас уж следующий вопрос на подходе:
– А что ж мужчины ваши? Петр Иванович? Дмитрий Михайлович?
Петя все тот же. Охотник и следопыт. Не дурак выпить. Счастливый отец трех диковатых, но впрочем, вполне здоровых и бодрых малюток. Как-то договаривается и по-своему обожает Элайджу (замужество и материнство не изменило ее, и уж ничего, по-видимому, не изменит). Но – и только. Делами занимается, скрепя сердце и едва ли не скрежеща зубами. Ждать от него предприимчивости и каких-то инициатив, что летом в степи – снега.
Митя же… Не знаю, имею ли право писать, но ведь Вам-то – все равно, что в никуда. За все семь лет только одно письмо от Вас и получили, и уж вряд ли еще придет.
Боюсь, как бы обрушившиеся на него волею судьбы испытания не сломили в нем чего-то главного, того, на чем в человеке все и держится. При том и не испытания сами по себе (любой, даже самый сильный, но короткий удар, он, по-моему, выдержал бы с честью), а вот это состояние неопределенности, бесконечно длящейся и незнаемой опасности, если Вы еще помните и понимаете, о чем я говорю.
Уже который год в лесах наших промышляет и бесчинствует банда Сергея Алексеевича Дубравина, иначе именуемого Черным Атаманом. Каково? Знаю, что Вы Митю нынче не любите и любить не в силах, но все же – попробуйте вообразить себе его жизнь…
Я поддерживала и поддерживаю его как могла. Иногда мне мнится страшное: как будто бы мои к нему чувства, о которых я думала – на всю жизнь хватит и еще с запасом останется – сносились, словно дорогое, шелковое, в кружевах белье (вполне в Вашем духе сравнение, согласитесь). И что ж? Спасаюсь пока искренней молитвой и покаянием.
Владыка Елпидифор, Божьим произмышлением и на мое счастье, жив, и каждая с ним беседа – как обожженное место в прохладную воду опустить. Жжет сначала, а потом – такое облегчение несказанное… Каждый день молюсь Господу, чтоб дал ему здоровья и долгих лет жизни! Остальные же наши священники суетны и в мирском погрязли, взять хотя бы и то, что ждут не дождутся, когда владыка представится.
Вы помните, быть может, что поповна Аграфена, дочь отца Михаила, при Вас уже была помолвлена с семинаристом Андреем, сыном священника Успенской церкви в Ялуторовске. Так вот, теперь Андрей закончил семинарию, женился на Фане и был рукоположен. Отец Андрей – странный молодой человек, и странных для священника взглядов. Но при том – честен и в делах веры христовой радетелен вполне. Не последняя роль в его странностях принадлежит усилиям господина Коронина со товарищи, ну да Бог судья им всем. Если говорить кратко, то отец Андрей покудова помогает в соборе владыке Елпидифору, который его всячески привечает, и необычности взглядов, кажется, не замечает вовсе. Теперь, стало быть, вопрос места. Оба отца-священника, Андрея и Фани, метят после смерти владыки понятно куда. А он как бы не захотел молодого Андрея. К мнению старейшего владыки, сами понимаете, здешние церковные власти поневоле прислушаются. Стало быть, конфликт отцов и детей, как у господина Тургенева. И так это суетно и для души неприятно… Ведь в церковь-то и ходишь за утишением страстей мирских! А тут как позабудешь, если то Фаня прибежит пожалиться, то тетенька Марфа с Ариной Антоновной, женой отца Михаила, поговорит, а после все обстоятельно перескажет…
Фаню, впрочем, жаль. Андрей – отчаянный книжник и тяготеет ко всяческим идеям. А более – ни к чему. Фаня же, как Вы, наверное, помните («наша сдобная Фаня» – Ваше определение), вся по эту сторону, желает любви, пустых развлечений, вкусной еды, веселых песен и плясок. Для попадьи все это разом – невместно. Вот Аграфена и страдает, и вываливается зрелыми телесами за пределы положенного, и чем все это закончится – неизвестно. К тому ж Фаня, увы, неумна, и ежели что, так даже и скрыть как следует не сумеет…
Принимаясь за это письмо, желала в душе написать что-нибудь этакое – легкое, изящное, с блестками недюжинной образованности и ума, чтоб Вы прочитали и воскликнули, подняв палец: «Ого! Как они там, однако, в Сибири, недурны!» Одно время даже цитаты в специальный блокнотик выписывала, чтоб вставить и блеснуть при случае. Бред и тщеславие пустое, тема для беседы с владыкой. Текущих, ежедневных, неважных, но прилипчивых и неизбежных дел столько, что открыв поздно вечером книгу, засыпаю прямо с нею в руках. Сны снятся в столбик, словно списанные из конторских книг.
И вопросы, за Вас придуманные… Не стала б Софи, сколько я Вас помню, про мужчин спрашивать. Это моя собственная, Богом, быть может, обустроенная для женщины тяга: отыскать кого-то, кто сильнее тебя, и не вовсе к тебе безразличен, и переложить на его плечи часть своих тягот. И вздохнуть с облегчением, и ощутить себя наконец женщиной. «Да прилепится жена к мужу своему». Вот сейчас слышу Ваш именно смех и язвительную филиппику по поводу глагола «прилепится». Кто ж еще, кроме Софи Домогатской, стал бы смеяться над словами Писания?! Тщета надежд и упований… Подлинно цельные личности, вроде Каденьки, Вас, да и, пожалуй, Веры Михайловой о таком и не думают. И что ж – счастливы вполне? Хотелось бы знать…
Теперь приехал к нам из Петербурга новый инженер – Андрей Андреевич Измайлов. Не было еще случая спросить его, не встречался ли с Вами. Но это, как я понимаю устройство петербургского общества, вряд ли, скорее вы вращались в кругах весьма различных, и интерес мой тщетен окажется.
Пишете ли Вы нынче? Понимаю, что замужество, вынашивание и рождение ребенка тому не способствует, но как Вы – человек во всем незаурядный, так может быть… Коли что-то новое выйдет, не сочтите за труд, пришлите нам сюда хоть одну книжку. Мы все будем рады и горды. Вам, должно быть, это забавно покажется, но здешний немногочисленный образованный люд (с Каденькиной, по-моему, подачи) считает Вас егорьевской писательницей. Логика тут, видимо, в том, что свой первый роман Вы написали на нашем именно «матерьяле». И можете смеяться тому, сколь Вам заблагорассудится. Мы все одно не услышим.