Красная тетрадь
Шрифт:
Объяснения сына были весьма темпераментными, но вполне связными. Оказывается, он играл в солдатики у себя в комнате, а потом услышал какой-то неясный шум в покоях матери. Полагая, что это горничная Анисья, как всегда, что-то уронила и разбила, прибираясь, хитрый Шурочка отправился на вылазку, лелея в душе следующий план: под угрозой немедленного разоблачения урона заставить Аниску поиграть с ним в солдатики, а если она сразу согласится, то наоборот, отдать ей одну из трех шоколадных конфект, которыми угостил его вернувшийся с Ялуторовской ярмарки дядя Петя и которые Шурочке отчего-то не понравились. Однако, в покоях матери вместо ожидавшейся Аниски мальчик застал Лисенка. Девочка тревожно озиралась и собиралась бежать, явно заслышав шаги подкрадывающегося к двери Шурочки.
– Ты спросил ее, что ей здесь надо? – поинтересовалась Маша.
– Не-а,
– Лиза, скажи мне, что ты здесь делала? – обратилась к девочке Машенька, нимало, впрочем, не надеясь на ответ. Лисенок, как и ожидалось, угрюмо молчала.
Машенька, между тем, испытывала крайне неприятное чувство. Еще со времен раннего детства, стесняясь своей хромоты и живя практически затворницей, она сохранила какое-то особенно трепетное отношение к своему уголку, любовно, с мыслью и чувством обихоженному. Каждая вещь в ее покоях имела свое место и свою историю, и их устойчивое сочетание и расположение немало значило для Машенькиного душевного устройства и сохранения ею потребного для исполнения повседневных обязанностей равновесия. Даже родного мужа и горничную Аниску, которую знала с детства, она с неудовольствием впускала в свой укромный мирок. Шурочка был единственным исключением. С ним она готова была разделить все.
И вот теперь Елизавета, этот странный и неприятный ребенок, зачем-то копалась в ее вещах, трогала их, что-то делала с ними. Может быть, она сидела в кресле, выдвигала ящики комода, трогала клавиши рояля, может быть, даже ползала по постели в спальне, касалась белья… Бр-р! Машенька поморщилась и брезгливо передернула плечами. Придется теперь делать большую уборку, пускать сюда слуг. И, кстати, почему Лиза пришла одна? Ведь обычно «звериная троица» неразлучна. Может быть, она хотела что-то стащить только для себя? Что-нибудь такое специфически женское, чего нет и не может быть у Элайджи?
– Шурочка, а ты не заметил, у нее было что-то в руках? Ну, когда ты сюда вошел?
– Нет, – подумав, ответил Шурочка. – Ничего не было. Я бы увидел. Я из коридора заметил, она рукой делала вот так, – он изобразил плавный и какой-то совершенно бесполезный на вид жест. – А в руке ничего не было. Точно.
– Ладно, – Маша вздохнула. Она понимала, что все дальнейшие разборы ни к чему не приведут, и не хотела зря тратить время и силы. – Ты, Елизавета, иди теперь домой и знай: я сегодня же сообщу Петру Ивановичу о твоем поведении. И чтобы я тебя больше здесь не видела! Ты же, Шура, запомни: с девочками драться нехорошо. Увидев здесь Лизу, ты должен был прийти и доложить мне, а не кидаться на нее с кулаками.
– Я сам! Нечего ей! – запальчиво крикнул мальчик.
Маша укоризненно покачала головой.
«Глупый Шурочка! – с тревогой думала она параллельно свершающемуся внушению. – Дети Элайджи невеликого ума, но сильны и здоровы. Лисенок – самая взрослая и сильная из всех. Да если бы она ответила Шурочке во всю свою силу, то сделала бы из моего мальчика отбивную котлету! По-видимому, теперь она не решилась на это, так как чувствовала себя виноватой. А в другой раз, когда ей покажется, что правда на ее, или сестры с братом, стороне?! А ведь Шурочка от любого напряжения может начать задыхаться… Господи, ну почему я вынуждена мириться с этими полудикими существами едва ли не в своем собственном доме! Аглая утверждает, что с детьми всегда можно договориться. С Шурочкой – да! И с дочерью Мефодия, и даже с маленьким сынишкой Игната. Но с этими! Как, позвольте спросить, с ними договариваться, если они почти не понимают слов, и почти не говорят?! Рычать, лаять и вилять хвостом на манер их названных тотемов? Господи, прости и помилуй!»
Из соображений конспирации Ипполит Михайлович сам принес в гостиную самовар. Надя разлила чай и, отстранив от забот Светлану, поставила на стол плюшки, шаньги, сливки, сахар и варенье.
Каденька сидела в кресле в углу и быстро, не глядя на спицы, вязала чулок. Вязать она пристрастилась буквально год назад и уже достигла больших успехов если не в качестве, то в скорости прироста изделий. Давыдов, пользуясь остатками дневного света, читал у окна газету, привезенную Ипполитом Михайловичем из Екатеринбурга. Веревкин рассеянно листал серо-зеленую брошюру с плохо пропечатанным на обложке названием. После все уселись за чай. Висящая над столом лампа контрастно освещала лица людей и делала резкими все без исключения черты.
– Ну что вы полагаете,
– Я бы так не сказал, – возразил Веревкин. – Если это он, то по всем раскладам должен был бы вести себя иначе, поддакивать Гавриилу, на все соглашаться… А он едва ли не с программным заявлением выступил.
– Скажи, Ипполит, а ты наверное знаешь…? Может, просто кто-то что-то не так понял? – уточнила Надя, нервически барабаня пальцами по столу.
– Сведения абсолютно достоверные, – на лице Коронина явственно пропечаталось раздражение, но, словно снисходя к непонятливости ребенка, он счел необходимым развернуто ответить жене. – Товарищи, когда узнали, специально отрядили меня сюда, чтобы я смог предотвратить, нейтрализовать (Каденька, слушая это, побледнела, а Надя затеребила бахрому скатерти)… Брат нашего товарища служит в Ишимской управе и сочувствует… Подробности ему действительно разузнать не удалось, так как операция разрабатывается полицейскими и жандармами в атмосфере особой секретности. В чем-то, нельзя не признать, это даже изящно – решить одним махом все проблемы, и пресечь возражения со всех сторон, и справа, и слева… Нет сомнений, что получены указания из центра, нашим сибирским полицейским валенкам до такого просто не додуматься. Но недооценивать противника – расписываться в собственной глупости. И здесь информация однозначна и разным толкованиям не подлежит – пока суть да дело, кто-то должен вести наблюдение изнутри, чтобы потом разом ударить по всем возможным направлениям. И этот кто-то – наш любезный Андрей Андреевич. Я уже отправил послание с запросом к петербургским товарищам…
– И все-таки я не понимаю! – упрямо вклинился Веревкин. – Зачем ему тогда заявлять о своих с нами разногласиях в такой… в такой ультимативной форме? Странное поведение для провокатора, вы не находите? Кто-нибудь может мне это объяснить?
– Может быть, я смогу… – задумчиво, явно что-то взвешивая про себя, сказал Давыдов. – Последовательность событий видится мне сейчас приблизительно так. Андрей Андреевич Измайлов действительно собирался покинуть Петербург, опираясь на свое честное и озвученное перед нами желание выйти из революционной борьбы и вести в дальнейшем спокойную обывательскую жизнь. Может быть, даже сообщил об этом кому-то из тамошних товарищей и получил в ответ, естественно, резко негативную реакцию. Это только укрепило его в намерении убраться подальше. Решив в дальнейшем работать по специальности, он отыскал место и стал спокойно готовиться к отъезду. Но тут вмешались известные нам силы. На какой именно крючок они подловили любезнейшего Андрея Андреевича и чем пугали, мы можем только догадываться. Но все усилия были приложены, потому что для них он – просто удивительная находка, которая раз в сто лет случается. Репутация в кругах до того момента – безупречная. Едет именно куда надо и по своей личной надобности. В Сибири будет, в отличие от нас, административно осужденных, абсолютно свободен в своих передвижениях. Единственная закавыка – срок. По словам Марьи Ивановны Опалинской, инженер Измайлов должен был прибыть к Рождеству. Он же является раньше, так, как нужно его новым хозяевам.
Однако, надо учесть и то, что Измайлов – честный до сей поры человек, опытный борец, и это падение – первое в его жизни. И он пытается спасти не только свою жизнь и свободу, но и свою честь, и мы с вами все – тому свидетели. При первой же попытке ввести его в наш круг он открыто заявляет, что разочаровался в борьбе за народное дело, больше не разделяет революционных взглядов и, следовательно, доверять ему и рассчитывать на него нельзя. Таким образом, он надеется уцелеть и убить сразу двух зайцев…
Гавриил Кириллович замолчал.
– А что? – Коронин поднял голову от чашки с чаем и зачем-то подул на сложенные щепотью пальцы. – Вовсе не глупо. Может быть… Вполне может быть…
– И что же нам в таком случае следует предпринять? – спросил Веревкин, по-видимому, несколько озадаченный тонкостью представленного Гавриилом Кирилловичем хода событий.
– Я думаю, что мы должны сделать вид, будто заглотили наживку, – раздумчиво продолжил рассуждения Давыдов. – И подождать ответа товарищей из Петербурга. Если мы теперь же решительно оттолкнем Измайлова, то во-первых, погубим его (а может, он того и вовсе не заслуживает), а во-вторых, фараонам не останется ничего другого, как повторить попытку другими средствами. Например, устроить побег из Тобольского централа кому-нибудь из тех, кто согласится на них работать.