Красная точка
Шрифт:
С другой стороны, как теперь писать искренне, но интересно и чтобы, желательно, не напрямую? Лучше всего получается описывать то, что ближе лежит. Нужно исхитриться и придумать сюжет, требующий как можно меньше фантазии. Тогда тебе точно поверят. Тогда меньше шансов для фальши.
Несколько лет я думал «корневую метафору», способную обобщить все текстовые уровни в единое целое. «Несколько лет» – еще мягко сказано: всю сознательную жизнь ищешь структуру своей главной книги, способной объять необъятное. Ходишь, работаешь, общаешься, но где-то внутри, во глубине уральских руд, идет подспудная работа. Совсем как у Менделеева, которому таблица химических элементов однажды взяла да приснилась.
Найти формулу главной книги мне помогла Москва. Точнее, ее суета. Еще точнее, реакция на суету. Она заставляет дистанцироваться от столичных скоростей и впасть в ступор. Москвичам этого не понять: у них лишь одна жизнь. А вот у тех, кто переехал сюда когда-то, – две или даже больше. Кому как повезло.
Все чаще и чаще стал я ловить себя на жизни в двух мирах. В двух параллельных измерениях. Спешишь к метро и вдруг ловишь себя на том, что мысленно идешь не по Ленинградке, но по чердачинской улице Воровского – от бывшего кинотеатра «Урал» и Первой бани с водонапорной башней в сторону областной больницы, где мама лежала. Пространства дублируются до тихой прозрачности, будто бы накладываясь друг на друга, точно в контурных картах из школьного курса истории. Едешь по Мытной, от Октябрьской к Тульской, и неожиданно для себя, внутренним взором, оказываешься возле площади Революции, где есть точно такой же изгиб поворота на улицу Пушкина. Где точно так же уходит в сторону перпендикуляр, где, боком, длится точно такой же сквер. Кажется, у немецких романтиков такие флешбеки назывались «побегом». Однако я не романтик и даже не немец.
Между тем симптом нарастает. Начинает эволюционировать. Территории наложения множатся, накрывая весь город. Совсем как любая программка, выпущенная из Центра управления на волю и потерявшая контроль над собой.
Еще до моего рождения эта улица на Северке называлась Просторная. Только потом, в «годы застоя», ее переименовали в Куйбышева – ряд прямоугольных пятиэтажных микрорайонов («коробок»). Мне это кажется важным, хотя прожили мы там совсем немного – 16 лет. Всю мою школу и университет (плюс армия). Первая любовь (как и вторая) случились тоже здесь. Вроде ничего особенного, обычная жизнь, но именно это место и эта квартира на Куйбышева стали мне сниться чаще всего. С какой-то странной настойчивостью преследовать память. Воровского и площадь Революции отступили в тень – отныне все мое умозрение связано лишь с бывшей Просторной.
Подобно любой меланхолии, отчуждение не отличает прошлого от настоящего. Реальности программке моего «побега» оказалось мало, вот она подчинила себе ещё и сны, куда возвращаешься как в недочитанную книгу, отложенную на перед сном. То есть ситуация в прошлом, куда постоянно попадаешь, не стоит на месте, она развивается. Проистекает. Всюду жизнь: Москва изменяется, но и в «коробке» постоянно что-то происходит. Она не стоит не месте, меняется.
Примерно через полгода все сны мои свелись к обитанию внутри «нашего» микрорайона возле средней школы № 89. Трехкомнатная квартира на первом этаже первого подъезда, зеленый двор с развалинами тренажеров. Но почему именно здесь?
Возможно, просто совпало, что именно на Куйбышева, в типовом доме и не менее типовом дворе, я осваивал мир. Становился собой. Вот он мне и снится теперь, как подорванный. Как максимальная эмоциональная трата, которую нельзя компенсировать. Как фантомная боль. Мир, куда не вернуться.
Когда я рассказал маме о том, что меня постоянно преследует Куйбышева, расположение комнат, деревья двора, она вздохнула: «Просто там ты был беззаботен и счастлив. Просто там мы были молоды и жили еще все вместе…»
Школа стоит всего в пяти минутах ходьбы от нашей коробки. Иногда на переменках я бегал домой, чтобы переодеться перед уроками физкультуры или посмотреть фрагмент дневного повтора «Трёх мушкетёров».
Чтобы избавиться от наваждения, я и решил написать opus magnum. Видно, такая у меня судьба – ехать за впечатлениями и материалом не в Венецию, не в Париж, но в сермяжный Чердачинск. Что же, принять свой удел – одна из важнейших задач жизни, уверенной в правоте.
Впрочем, приезжая домой, я ловил себя на том, что оттягиваю поездку на другой конец города, оставляя ее на самые последние дни перед возвращением в Москву. Когда уже «некуда деться». Так повторялось пару лет.
Каждый такой долго откладываемый визит на Северок превращался в хадж. Сердце начинало бешено биться по мере приближения плавного троллейбуса к остановке «Красный Урал» или же к кинотеатру «Победа» (мы жили ровно между двух остановок – главных измерительных приборов всех советских окраин), и страшно было встречаться глазами с пассажирами. Вдруг заискрит. Вдруг кто-то увидит или почувствует волнение перед встречей с моим собственным прошлым. И что для меня это не рядовая поездка. Что это – важно. Отворачиваешься от всех, смотришь в немытое окно, за которым проплывают типовые кварталы, практически неразличимые для человека со стороны. Паломник на богомолье едва ли встречает на пути столько святынь.
Бродя по Красного Урала, я заметил, что исподволь ищу глазами знакомых из предыдущей жизни. Причем, видимо, в том же возрасте, в каком я их всех здесь оставил. Ну, и они должны были, видимо, признать во мне «того паренька» из легендарного бандитского 7 «д». Глупо, да?
Еще я вдруг понял, что, попадая в коробку, начинаю спешить и не могу остановиться. Будто гонит кто. Пробегаю по двору, заросшему крапивой, точно по минному полю. Захожу в некогда родной подъезд не больше чем на пару минут. Вдруг жители (уже не соседи) увидят чужака и погонят. Народ у нас подозрительный, нервный. Объясняться не хочется.
Незаметно достаю телефон, фотографирую дверь, оббитую так же, как когда-то, наш покореженный почтовый ящик (сколько ж раз его поджигали вместе с газетами?) – и пулей вылетаю наружу. Вон. Чужие квартиры пахнут загадочно. Не так, как свои. Не так, как тогда. Застойный запах выталкивает во двор. Несмотря на то что после падения знаменитого метеорита многие стекла в подъезде полопались и по подъезду гуляет ветер – окна с тех пор так и не заменили.
Чаще всего мы гуляем по нашей коробке с Петровной – Надеждой Петровной Котовой, библиотекарем из школы № 89. Это удобно – сначала заходишь навестить «родные пенаты», выпить чаю с подругой дней своих суровых, а затем неспешно идёшь по округе. Петровна – друг на всю жизнь и важный советчик. Именно ей самой первой я рассказал про главную книгу, способную избавить меня от наваждения.
– Говно вопрос, – сказала Петровна, – садись и пиши. Причем прямо здесь: важен эффект присутствия.
Мы как раз проходили эту серую девятиэтажку, воткнутую на бывшем пустыре вместо мусорных баков. С которой у меня ничего не связано. С выводком вялой мальвы, выше человеческого роста, в палисаднике. Петровна посмотрела вверх на последние ее этажи.
– Главное, чтобы в квартире был балкон, выходящий во двор, – сказала она, – тогда ты сможешь окинуть своё прошлое одним махом.
Я тоже посмотрел вверх, вслед за ее мыслью.