Красная весна
Шрифт:
Причем именно к такой инновации, которая одна лишь и была способна нанести непоправимый ущерб и партии, исполнившей такой самоубийственный номер, и государству, и общественно-политическому строю, и международному коммунистическому движению, и ходу мировой истории, и тому, что мы сейчас обсуждаем — той самой идеологической мобилизации, которая к 1962 году была, что называется, «на вес золота». Ибо именно отсутствие мобилизации резко меняло качество советско-коммунистических убеждений, которые я предложил рассматривать как «материал» с определенным свойствами. Сокрушительное ухудшение свойств этого материала… Его декристаллизация, неизбежная в случае полной потери советско-коммунистической идеологией присущего ей изначально мобилизационного
Так что же это за самоубийственная суперинновация, одним идеологическим выстрелом убившая слишком многое? На рисунке 3 представлено то распутье (или точка стратегической бифуркации), на котором к 1962 году оказались и партия, и страна, и мировое коммунистическое движение. А в определенном смысле — всё человечество (Рис. 3).
Направление № 1 («поворот налево») — переход к новой нелинейной притягательной идейной мобилизации.
Направление № 2 («без поворота») — продолжение использования имеющихся идейных констант, медленное расходование оставшегося мобилизационного ресурса.
Направление № 3 («поворот вправо») — переход к немобилизационному аморфному состоянию. Сначала — рынок, затем — многопартийность.
Направление № 4 — «путь в никуда».
«Они» могли повернуть налево (направление № 1) или направо (направление № 3). Они, в конце концов, могли никуда не поворачивать (направление № 3). Но, как в волшебной сказке, «они» повернули «в никуда».
«Левый поворот» (он же — поворот в направлении № 1) предполагал выход за рамки, не имевшие к 1962 году никакого политического смысла. Понятно, почему Ленин жестко охранял ортодоксальный марксизм и до Октябрьской революции, и после нее. Ленин прекрасно понимал, что любое развитие марксизма породит смятение в рядах революционеров, только что с трудом усвоивших передовое марксистское учение. Он понимал, что для своего времени учение это и впрямь является передовым, очень модным в самых разных слоях западного общества. Любой разброд и шатание в идейной сфере порождали понижение потенциала революционной мобилизации. Потому что идти на каторгу и на смерть можно только за что-то непреложное. А раз так, то «учение Маркса всесильно, потому что оно верно», точка. Маркс — умерший великий учитель. Он на власть твою посягать не может. А каждый новый претендент на роль мировоззренческого гуру, будучи человеком а) живым и б) невероятно претенциозным, — раньше или позже посягнул бы на авторитет Ленина, а значит, и на его власть.
Конкретных дел у Ленина было невероятно много. Что именно нужно делать, ему было ясно и без новых высоколобых гуру. Землю крестьянам надо отдавать, заводы — рабочим. Искоренять безграмотность и техническую отсталость. Подавлять сопротивление классов и групп, чьи интересы ты ущемляешь. Собирать государство. Договариваться с капиталистическим окружением. Отстраивать партию заново. Потому что после победы в Гражданской войне она стала партией власти. Сдерживать политических конкурентов. Восстанавливать страну после разрухи. Создавать новый государственный аппарат. Ленин не был политическим циником. Он, как и очень многие люди той эпохи, восхитился Марксом однажды и навсегда. Он верил в правоту Маркса, искренне считал себя убежденным марксистом. То, что под конец жизни он начал интересоваться Гегелем — важный и загадочный эпизод ленинской идейно-политической биографии. Но это именно эпизод. И, право же, глубокое исследование этого эпизода увело бы нас в сторону. В конце концов, я здесь не собираюсь обсуждать, как конкретно
Сталин, ставший лидером после острых политических схваток двадцатых годов, прекрасно понимал, что для линейной идеологической мобилизации вполне достаточно ортодоксального марксизма-ленинизма. «Истинно верное учение, и Сталин — пророк его». Никакие теоретические изыски Сталину не были нужны. Они были для него опасностью и обузой. Когда ты сам должен знакомиться не только с работой каждого крупного завода, но и с тем, как задействовано уникальное оборудование, закупаемое за рубежом, — какие, к черту, изыски.
Борьба за власть. Коллективизация. Индустриализация. Война. Быстрое преодоление послевоенной разрухи. Участие в переделе мира. Холодная война. Обустройство соцлагеря, то бишь новой супердержавы. Глядь, уже и смерть на пороге. Сталин чувствовал необходимость какой-то стратегической идейной работы, позволявшей усилить идеологическую мобилизацию в связи с завершением мобилизации сотериологической. Но… возраст, болезни, груда собственно политических дел…
Смерть Сталина позволяла его наследнику выйти на новые идейные горизонты. А тут еще и разоблачение культа личности, дававшее возможность извлекать из загашников наработки, отброшенные Лениным и Сталиным за ненадобностью. Конечно, сам Хрущев не мог осуществить такую работу за отсутствием багажа. Но на то и аппарат, на то и консультанты, привлекаемые к работе!
Глава IX. Гуляшизация коммунизма
В 1962 году стало ясно, чем обернулось исторически обоснованное пренебрежение тонкими идейными проблемами. Теми проблемами, которые по определению обязаны выходить за рамки марксистско-ленинского канона. Позволяющего, при наличии сильного лидера, блестяще решать очевидные, хотя и невероятно тяжелые задачи. И пробуксовывающего, как только время изменяется. И надо смело двигаться в неизведанное. Отдающее черт-те чем… то ли идеализмом, то ли… растудыть ее, метафизикой.
Метафизика… Вопли о недопустимости вовлечения метафизического начала в политическую практику начались сразу же после того, как, создав движение «Суть времени», я стал публично обсуждать категорическую необходимость соединения политики и метафизики, коль скоро речь и впрямь идет о реализации предельно амбициозных задач, таких как Красное Воскресение.
Красное Воскресение… В итальянских партизанских отрядах, воевавших против фашистов, произошел стихийный синтез христианства и коммунизма.
Христиане (а Италия — страна с сильной христианской традицией) поверили в коммунизм и даже вступили в компартию Италии. Ведь, в отличие от наших коммунистических вождей, лидеры итальянских коммунистов не ставили вопрос ребром: «Или ты отказываешься от христианской веры и вступаешь в компартию, или оставайся при своей вере и не приближайся к нашей любимой партии ближе, чем на пушечный выстрел!» Итак, верующие в Христа итальянцы брали партбилеты, клялись в верности идеям Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина и… Продолжали исповедываться, причащаться, крестить детей. Характер осмысленного синтеза это приобрело в Латинской Америке, где влияние церкви было еще сильнее, чем в Италии. Там оформился достаточно полноценный христианский коммунизм, получивший название «теология освобождения». В Италии же, повторяю, всё носило эклектический, стихийный характер.