Красная волчица

Марклунд Лиза

Лицо Шюмана исказилось от гнева и негодования. Он впился взглядом в глаза Анники, словно ища в них объяснения.

— Ты никуда не пойдешь со своей статьей, — решительно произнес он, выпрямился и направился к столу. — Как только статья покинет пределы редакции, я пойду в полицию и напишу на тебя заявление.

Мозг Анники взорвался, она вскочила и так посмотрела на Шюмана, что он отпрянул.

— Очень хорошо, — хрипло сказала Анника. — Но ты ничего и никогда не сможешь мне сделать. Знаешь почему? Потому что я права. Я не могу проиграть.

Шюман опешил.

— Что

ты говоришь? — язвительно сказал он, овладев собой. — Но что ты скажешь мужу, когда полиция арестует тебя за злостную клевету и злоупотребление служебным положением? Как он отреагирует, когда узнает, за что уволили эту женщину? Кто будет заботиться о твоих детях? И что ты будешь делать с работой? Неужели ты не понимаешь, что не сможешь остаться здесь, если твою статью опубликуют в «Рабочем»?

В крови Анники бушевал адреналин, она метнула в Шюмана гневный взгляд, обежала вокруг стола и встала перед шеф-редактором.

— Но что будешь делать ты? — тихо спросила она. — Неужели ты думаешь, что сможешь усидеть в этом кресле, если я расскажу, как все происходило в действительности, включая твои угрозы уничтожить меня за отчаянную попытку сохранить мою семью и мой брак? Ты воображаешь, что тебе будут доверять после того, как ты зарубил статью, разоблачающую невиданное в наше время злоупотребление властью в средствах массовой информации? Что будет, когда все узнают, как ты использовал не опубликованные в газете сведения о целях министра для того, чтобы уничтожить конкурирующее СМИ? Что станется с объединением издателей газет? Или ты полагаешь, что после всего этого сможешь остаться на посту его председателя? Ты конченый человек, Шюман. Возможно, я упаду, но ты упадешь еще больнее.

Он изумленно смотрел на Аннику, и она ответила ему пылающим взглядом в глаза.

В них шевельнулось что-то темное и бездонное, вожделение и честолюбие, пафос бессовестного и могучего альянса, чистое и отчетливое осознание, сформированное годами работы и жизненного опыта. В голове шеф — редактора роились проблемы и мысли, но пути их не были прямыми. Они плыли по извилистому фарватеру, но путь их тем не менее подчинялся железной логике.

Андерс Шюман был практик до мозга костей. Он сделает все, что нужно, для того, чтобы и он сам, и его подопечные вышли из трудного положения, по возможности без больших потерь.

Анника вдруг улыбнулась.

— Да и что произойдет, если мы займемся этим делом? — тихо спросила она, изо всех сил стараясь скрыть сомнение.

Взгляд Шюмана стал более спокойным и осмысленным.

— «Квельспрессен» утвердит себя как последний оплот свободы слова, — сказала она, — на корню придушит всякую болтовню о нашем праве на существование. Только мы будем стоять на страже правды и демократии. Без нас наступит эпоха варварства.

— Пустое, — возразил Шюман.

— Все зависит от того, как мы представим материал, — ответила Анника. — Нам поверят, если мы будем верить сами себе.

Он тяжело опустился в кресло, потянулся за бутылкой минеральной воды, сделал глоток и исподлобья взглянул на Аннику.

— Ты блефуешь, — сказал он и поставил бутылку

на стол. — Ты не сможешь нанести газете такой непоправимый вред.

Анника на мгновение задумалась.

— Раньше бы не смогла, — сказала она, — но теперь сделаю это не задумываясь.

— Ты сошла с ума, — сказал Шюман.

Анника села на край стола, поставила локти на колени, сомкнула руки под подбородком и подалась вперед.

— Знаешь, — сказала она тихо, — может быть, ты и прав, но знаем об этом только мы с тобой. Если же ты попытаешься воспрепятствовать моей публикации на том основании, что я душевно нездорова, то этим еще больше себе навредишь.

Он задумчиво покачал головой.

— Если я решусь на это дело, то грянет такой гром, — сказал он едва слышным голосом.

— Ты не представляешь, насколько ты ошибаешься, — сказала Анника. — Если мы как следует позаботимся об этом деле, то никто и никогда не сковырнет тебя с этого кресла. Ты станешь непотопляемым.

Он смотрел на нее глазами, в бездне которых плясали сплетающиеся и борющиеся друг с другом тени.

— Думай, — сказала она, прищурив глаза. — Мы скажем все как было, расскажем всю историю о том, как мы узнали, что Карина Бьёрнлунд была когда-то членом террористической организации, как я рассказала об этом тебе, а ты рассказал председателю совета директоров, а тот отправил письмо на электронную почту министра с требованием встречи. У меня есть номер этого сообщения. Мы расскажем, как он использовал это знание — твое и мое, для того, чтобы надавить на Государственный совет и заставить его изменить правительственные предложения и раздавить телевизионный канал, угрожавший финансовым интересам семьи. Если мы откроем правду, невзирая на все угрозы, то никто не посмеет выбить у тебя из-под ног скамейку, ты останешься ответственным издателем и достойным кандидатом на пост председателя объединения издателей газет, потому что не отказался от своей ответственности, несмотря на давление и угрозы.

— Из этого ничего не выйдет, — тихо сказал он.

Анника слабо улыбнулась.

— Выйдет, — сказала она, — и знаешь почему? Потому что это правда.

— Эта правда не стоит такого риска, — возразил Шюман.

— Если это так, — сказала Анника, — что тогда вообще чего-то стоит? Кто тогда мы? Получатели акций семьи или защитники демократии?

— Не все так просто, — сказал он.

— Ты ошибаешься. На самом деле все именно так просто.

Она встала, подняла с пола сумку и вскинула ее на плечо.

— Ну, я пошла, — сказала она.

— Но это же всего-навсего какой-то паршивый американский коммерческий канал! — воскликнул Шюман.

— Это совершенно не важно, — ответила она.

Шюман сгорбился и съежился, как шарик, из которого выпустили воздух.

— Постой, — сказал он и поднял руку. — Не уходи. Ты говорила все это серьезно?

Она покачнулась:

— Да.

Свинцовое молчание окутало Аннику с головы до ног, огромное, тяжелое, темное. Она остановилась на полпути к двери и смотрела на Шюмана, на лице которого отражалась борьба сомнения и решимости.