Красная волчица
Шрифт:
И Маргит видела, как и молодые, и старые постепенно втягивались в это благородное дело. Учась обращаться с глиной и глазурью, они одновременно учились верить себе, с пониманием относиться к чужому мнению, учились влиять на то, что происходило в окружавшем их обществе.
Она вспомнила об этом, стоя возле своей скульптуры.
Она преодолела ошибки молодости всей своей последующей жизнью. Ни одного дня не проходило без того, чтобы ее душа не содрогалась от последствий ее поступка. Но время затянуло рану новой кожей, жизнь и работа как целебная повязка
Но те дни все дальше и дальше отодвигались в прошлое, тонули в тени пролетевших лет. Все же она понимала, что вина гложет и изнашивает ее, она знала, что эта вина, которую она носит в себе, в один прекрасный момент лишит ее жизни. Она думала не только о своем ожирении, о булимии, поражавшей ее в особенно тяжелые часы, но и о тревоге, подтачивавшей ее психику, тревоге, с которой она была не в состоянии бороться. Она часто болела, лишившись из-за своих переживаний остатков иммунитета.
И вот теперь он вернулся.
Все прошедшие годы он снился ей в страшных снах, она частенько лихорадочно озиралась в темных переулках — ей казалось, что он крадется за ней. И вот теперь он и в самом деле здесь.
Но в действительности она отреагировала на его появление не так уж бурно.
Она не кричала по ночам, не падала в обморок. Правда, у нее немного участился пульс и усилилось головокружение. Она опустилась на стул, держа в руке желтого дракона, его отвратительный, ребяческий сигнал — сигнал о том, что они должны собраться в старом месте их встреч.
Она знала, что он будет ее искать. Он хотел чего-то большего, нежели провести встречу. Желтый дракон был лишь напоминанием о том, что призрак страшного зверя ожил. Он уже связался с Черной Пантерой, она знала это, потому что Пантера позвонил ей — впервые за прошедшие тридцать лет — и рассказал все, спросив, как она относится к возвращению Дракона.
Вместо ответа, она просто положила трубку. Не сказав ни единого слова, она положила трубку и выдернула телефонный шнур из розетки.
Никто и никогда не исчезает бесследно, подумала она и посмотрела на скульптуру, которая никогда не будет закончена — дитя с козочкой и их таинственное общение, лежащее в основе мироздания, происходящее без слов и жестов, однако создающее понимание и интуитивное чувство. Маргит никак не могла воплотить это в образе, и сейчас уже не было смысла продолжать.
У нее сильно болела спина, но она, превозмогая себя, накинула на работу тяжелый мокрый войлок — чтобы глина не высыхала и не растрескивалась, потом закрепила ткань ремнями. Маргит сняла фартук, повесила его рядом с остальными и через комнату с печью для обжига прошла к умывальнику, чтобы смыть с рук глину. Потом она проверила, хорошо ли ученики укрыли свои работы. Готовые скульптуры тоже не должны сохнуть слишком быстро. Оглядевшись, она убрала на место валики и рейки, положила в печь дрова для завтрашнего занятия, оставив мастерскую в полном порядке для
На пороге она остановилась и вслушалась в тишину. Как и всегда по четвергам, она уходила из здания последней. Обе акварельные группы и мореходный класс обычно никогда не задерживались позже половины десятого.
Маргит переобулась, надела пальто, вышла из зала, закрыла дверь и, выбрав из гремящей связки нужный ключ, заперла дверь на замок.
Коридор был тускло освещен несколькими лампочками, в углах виднелись черные тени.
Она подумала о темноте. Она боялась темноты и до того события на военно-воздушной базе, но после него, после криков и вспышки пламени во мраке, все ночи стали страшными и угрожающими.
Она пошла к выходу мимо помещения для лепки, слесарной мастерской и модели железной дороги. Дойдя до конца коридора, она осторожно спустилась по скрипучей лестнице, миновала кафетерий и библиотеку. Проверила все двери, закрыла и заперла их.
Наружную дверь на морозе заедало. Застонав от натуги, Маргит изо всей силы прижала дверь и повернула ключ с удивившей ее легкостью. Переведя дыхание, она немного постояла и начала осторожно спускаться с лестницы подъезда. На каждой встрече с начальством она говорила, что ступеньки надо посыпать песком, и каждый раз решение принималось и доводилось до сведения охраны. На том дело и заканчивалось.
Судорожно ухватившись за железные перила, она спустилась по скользким ступенькам, дыхание ее стало таким хриплым, что Маргит показалось, будто во рту у нее скребется жесткая метла. У нее дрожали колени, когда она вышла наконец на тротуар.
Шел снег, тяжелый и колкий, воздух был тих и спокоен. Ветра не было. К вечеру похолодало. Температура снижалась в такт с падавшими с неба снежинками.
Только что выпавший снежок хрустел под резиновыми подошвами сапог. Маргит тащила за собой санки. Они противно скрипели полозьями по обочине дороги.
Как хорошо было двигаться, идти по белому, только что выпавшему снегу. Она тосковала по гибкости и подвижности, какой она отличалась в молодости, так же как тосковала она по утраченному душевному покою. Сначала боль в спине усилилась, но потом ей стало легче, а когда она подходила к дому, боль почти совсем прошла.
«Мне надо больше гулять», — подумала Маргит.
Крыльцо занесло снегом, но у нее так замерзли ноги, что она решила, что снег подметет Торд. Она потопала ногами и смела метелкой снег с верха сапог, потом отперла дверь и вошла в холл.
Маргит просто умирала от голода.
Сбросив сапоги, она повесила пальто на крючок, пошла на кухню и, не зажигая свет, открыла холодильник.
Утром, перед уходом из дому, она сделала себе длинный бутерброд с яйцами и креветками и теперь съела его с такой поспешностью, что вымазала нос майонезом. Тяжело дыша и ощущая внутри грызущую пустоту, она села за стол и уставилась на мойку. Как же она устала.
Завтра ей надо открывать детский сад, значит, придется встать в половине шестого утра.