Красная ворона
Шрифт:
«Господи, он спился, опустился на самое дно. Бомжует? Оттого и выглядит так страшно… Надо пригласить его жить у нас, у него ведь нет дома. А как же Глеб, дети? Тесное соседство с алкоголиком их вряд ли обрадует. Да и меня тоже, честно признаться. Наверное, лучше предложить ему денег?.. Страховка! Вот оно — решение проблем». Мысли неслись, как затравленные зверьки, а взгляд перебегал с грязного тулупа на старые резиновые сапоги, с которых стекал снег, образовав на полу две лужицы.
— Хочешь, угадаю, о чем ты сейчас думаешь? Тебя по-прежнему можно запросто
Рин выдал это, смеясь. Смех перешел в приступ жестокого кашля. Он вынужден был ухватиться за ручку двери, чтобы не упасть. Отдышавшись, брат потрепал меня по щеке. Пальцы — что удивительно — не пахли ни грязью, ни бомжеванием. Слабый запах травы и нагретого солнцем песка на миг приласкал мои ноздри.
— Какая же ты предсказуемая, Рэна. Я не стал ни пьяницей, ни наркоманом, ни бомжом. Все гораздо хуже, поверь. — Он улыбался, но улыбка напоминала оскал черепа, а не мимику живого лица, и я вздрогнула. — Кажется, ты предлагала чаю?..
Анжелина, стуча когтями, вышла из гостиной и застыла, уставившись на гостя. В темно-карих глазах читался не гнев, не страх — ближе всего это было к изумлению. Я окликнула ее:
— Анжи, ты что?
Но наша чуткая и добродушная красавица не повела и ухом.
— Оставь ее. Я привык.
На кухне, за крепким чаем, в который я добавила коньяка, мне удалось справиться с собой, и я могла уже смотреть Рину в глаза. Ввалившиеся, они, казались меньше. Белки были нездорового розоватого цвета, а радужки серые, просто серые — с огромным провалом зрачка.
— Значит, чудес больше не бывает? — решилась я нарушить затянувшуюся паузу.
— Почему же? Они могут быть. Только теперь я не называю это чудесами. И еще — они причиняют мне боль.
— Как в детстве. Помнишь, ты сильно уставал когда-то от своих чудес?
— Не так. Иначе и сильнее. Я исчерпал свой лимит — приходится расплачиваться по счетам.
И опять пауза. Казалось бы, два близких человека, не видевшихся восемь лет, должны говорить непрерывно, перебивая друг друга, то заливаясь слезами, то хохоча. Но мы молчали. И я стыдливо отвела взор, словно была виновата в чем-то.
— Поехали! — Рин поднялся рывком, пустая чашка опрокинулась со звоном.
— Куда?
Я растерянно убирала со стола посуду, а брат уже натягивал в прихожей свой тулуп.
— Семьдесят км от Москвы. Я там живу. Только одевайся теплее — придется прогуляться, а снега там по колено.
— Ты с ума сошел? Забыл, что у меня муж, дети?.. Куда я сейчас поеду?
При этом я уже соображала, какие из моих сапог меньше всего протекают, и искала глазами самый теплый свитер.
— Их же сейчас нет. И еще с неделю не будет.
— Откуда ты знаешь?
— Когда я чего-то не знал о тебе? Но если ты не поторопишься, мы рискуем опоздать на последнюю электричку. Кстати, это по твоей ветке, так что получится не слишком далеко.
— Какая электричка, окстись! Доедем на моей машине.
Рин скривился, словно я предложила добираться на тракторе или мотороллере.
— Поедем на машине. Только учти, что придется ее оставить далеко от нужного места. К моей хижине дорог нет.
Голос рацио вопил, что я, взрослая и умная женщина, совершаю несусветную глупость. Зато остальная часть души ликовала. Наконец-то вырвусь из паутины обыденности, вернусь в юность и детство — пусть ненадолго, на несколько дней или хотя бы часов. Ведь это не обычная поездка — брат не может вести себя, как обычный человек: он никогда таковым не станет!
Анжелина предусмотрительно вышла в прихожую, и вовремя — иначе я забыла бы о любимой собаке.
— А с ней как быть? Возьмем с собой?
Рин подумал.
— Я бы взял — не имею ничего против этой леди. Но ей самой не будет там комфортно — позднее ты поймешь, почему.
— Тогда подожди минутку!
Я добежала до соседей по даче и оставила им ключи. Их сын-подросток обожал нашу Анжи и радостно согласился выводить два раза в день и наполнять с утра миску собачьим кормом.
В машине Рин смотрел в боковое окно, за которым была тьма. А я на него.
— Смотри на дорогу, водитель.
— Ерунда! Дорога почти пуста. К тому же у меня отличная скорость реакции, как выяснилось. А моя малышка на редкость чутка и послушна. Как она тебе? Элегантна и полна шарма, как истинная француженка.
Я обожала свою машину — светло-голубую «пежо», купленную год назад. Сделала сама себе подарок, не притронувшись к деньгам Глеба — на проценты со страховки, посчитав, что к сгоревшему родительскому дому тоже имею некоторое отношение.
— …Знаешь, это совершенно живое и одушевленное существо! Со своим характером и милыми слабостями. Не знаю, к кому привязана больше — к ней или к Анжелине…
Рин не реагировал на мои восторги, продолжая вглядываться в морозную тьму за стеклом.
— Ты по-прежнему не любишь автомобили?
— Больше прежнего.
Я осеклась и примолкла на несколько минут.
— Давно вернулся в Россию?
— Два года назад.
— И ни разу не дал о себе знать?!
— Это было обязательно? Я, знаешь ли, привык к одиночеству. Люди меня раздражают, в последнее время особенно. Да и вообще, зачем бы я стал встречаться с тобой? Ломать твою устоявшуюся милую мещанскую жизнь?
— То есть сейчас ты созрел до того, чтобы ее сломать?
Я обиделась на «мещанскую жизнь», и вопрос прозвучал резче, чем мне хотелось.
— Сейчас это уже не важно. Я решил устроить тебе прощальные каникулы.
— Ты опять собираешься уезжать?
— Да. На этот раз далеко и безвозвратно.
— Не пугай меня. Ты что, тяжело болен?
— Что ж тут пугающего? Болен, но не смертельно. Просто устал. Мне все надоело: все видел, все слышал, все пережил. А главное, сам себе надоел. Оказалось, что существует планка, выше которой мне не прыгнуть, как бы ни пыжился. Ладно, об этом потом, не сегодня. Кажется, мы подъезжаем! Притормози.