Красное и белое. И серо-буро-малиновое
Шрифт:
Но поскольку ветер несколько раз менял направление, красноглуповцы подожгли лес со всех сторон и Александровцы, прятавшиеся в лесу, почти все либо задохнулись в дыму, либо заживо сгорели в лесном пожаре. Лишь очень немногие спаслись в рыболовных сетях красноглуповцев.
Прошло несколько месяцев, и в Москве была объявлена всеобщая амнистия участникам гражданской войны. Оставшиеся живыми александровцы потянулись из своих лесных и овражных землянок в сёла, где сдавались Советской власти. Все они после короткого разбирательства отпускались по домам, за исключением
Вышел он, по случайности в то же село, где находился чрезвычайный реввоенсовет. Селяне ему указали на дом, где располагался штаб. Штаб после трудов праведных предполагал поужинать. Кулак, на постой к которому временно был размещён штаб, суетился, накрывая стол для ужина для оравы партийно-советских руководителей. Он после нескольких месяцев кормления штаба перешёл по своему экономическому состоянию из разряда кулаков в разряд бедняков, хотя прокормить штаб ему помогало всё село. Поэтому, когда он увидел Александрова, – того самого, из-за кого штаб и не разъезжался, – кулак неслыханно обрадовался и, гладя его по спине, любовно называл «кормильцем».
Александров попросил что-нибудь поесть, но ему отказали и сразу же повели на допрос. Откладывать ужин из-за допроса Александрова никто из членов штаба не собирался. Служба – службой, а поддержание посредством поедания ужина революционных сил у штаба никто не отменял! Сам процесс ужина претерпел некоторое изменение – самогон решили оставить напоследок, разделяя радость его употребления с радостью допроса главного врага Советской власти на Глуповщине.
Штаб в полном составе сытно и молча поужинал, и велел кулаку, оставив приличествующие случаю закуски и самогон, всё остальное убрать со стола. После этого вызвали Александрова на допрос и посадили на край стола писаря для ведения протокола допроса.
Несколько месяцев Антон Александров скитался по лесам, был небрит, немыт и голоден. Он оброс, а его одежда потрепалась. Ничего грозного в его виде не было, тем более что росту он был низкого и стоял перед столом с сидящими за ним членами реввоенсовета, переминаясь с ноги на ногу и теребя в руках грязную красноармейку, голодными глазами зыркая на закуски, украшавшие стол.
– Ну что скажешь, Александров? – Начала допрос Зойка Три Стакана.
– Вот. Пришёл. На амнистию пришёл.
– А признаешь себя виноватым перед Советской властью за участие в мятеже?
– Признаю! Бес попутал.
Зойка Три Стакана велела разлить самогон по стаканам членов реввоенсовета, и поздравив всех с победой произнесла:
– За мировую революцию!
Реввоенсовет дружно выпил и закусил. Александров судорожно сглотнул слюну – он уже месяц, как не ел нормальной еды, а последние три дня питался только дождевой водой и снытью. Запах еды, закуски и самогона очень его волновал.
– Так! – Продолжала Зойка Три Стакана, вытирая тыльной стороной ладони промасленные салом губы. – А признаешь ли ты, Антон Александров, что ты был главарём антисоветского мятежа?
Александров, испытывающий сильный голод и желающий поскорее закончить допрос с тем, чтобы ему дали что-нибудь поесть, сразу же согласился. Зойка Три Стакана велела разлить по стаканам ещё раз и произнесла второй тост:
– За здоровье всех присутствующих!
Реввоенсовет выпил. Сразу же в избе стало весело.
– А что, Александров, ты действительно надеялся, что в Вихляевке сможешь создать такую власть – без большевиков? – Спросил Рябинин.
– Надеялся, да.
– А какую власть ты хотел – помещичью или буржуинскую? – Продолжал Рябинин.
– Советскую власть, какую ещё? Только так, чтобы всё было по-честному, чтобы народ сам решал, а не большевики решали за народ.
– И что бы твоя власть сделала?
– Вся земля, конечно, передаётся трудящимся. Крестьяне свободно выращивают, что хотят и продают свою продукцию – кому хотят. Чтобы каждый мог смело обменять, например, хлеб на ножницы. Чтобы в газетах писали правду, а не то, что нужно большевикам.
Тут все поняли, что Рябинин не те вопросы задаёт – ответы на вопросы уж больно не соответствовали образу врага народа, и протокол допроса будет содержать иной образ врага, нежели всем членам штаба хотелось. Рябинин понял, что есть ситуации, когда лучше жевать, чем говорить, и стал хрустеть солёным огурцом. Нить допроса вновь взяла в свои руки Зойка Три Стакана.
– А скажи, Александров. Ты не любишь большевиков?
– Не люблю! Большевики взяли власть в Советах и воруют для себя! Ведут себя как бывшие помещики – даже рукоприкладством занимаются, как в царские времена! Да разве ж вы этого не знаете? Разве мужицкие письма не получали?
– Скажи, Александров, – игнорируя его вопросы, продолжала Зойка Три Стакана, – ты отдавал приказ вести вооружённую борьбу с нами? Отдавал приказ стрелять по красным?
Александров помолчал и ответил:
– А как иначе? Защищали ведь свою землю!
Зойка Три Стакана велела разлить самогон в стаканы в третий раз:
– Ну, за светлое будущее!
Выпили.
– Я считаю, что Антон Александров, как организатор мятежа против Советской власти не заслуживает амнистии. Моя революционная сознательность протестует против того, чтобы эту монархистскую буржуазно-кадетскую мразь меньшевиков под крылом эсеров оставить живой. Предлагаю его, как врага Советской власти расстрелять. Что думают по этому поводу остальные члены реввоенсовета?
Все были «за».
– Постойте! – Воскликнул Александров. – Постойте!
Обращаясь к Зойке Три Стакана, он привёл убийственный аргумент:
– Поднимая тосты за мировую революцию, за светлое будущее ты произнесла тост и за здоровье всех присутствующих. Я – один из присутствующих. Если вы теперь меня расстреляете, то этот тост не действительный. И тогда все остальные тосты также не действительные. Значит получится, что вы против здоровья всем присутствующим, против мировой революции и против светлого будущего! Так что – ничего иного не остаётся, как отпустить меня по амнистии.