Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 1
Шрифт:
Штыками пробили нижние стёкла окон и с колена стали стрелять по толпе.
Отсюда открывалось густое столпление у Лесных ворот и до цейхгауза. Там толпа убила часового и грабила оружейный склад. При внезапной дружной стрельбе некрасовской команды – толпа стала отваливать, частью назад, в ворота на Лесной проспект, частью – вбок, за штабели дров и за цейхгауз.
Так ворвавшихся остановили.
Но и стреляющих обнаружили, открыли огонь оттуда, у мятежников уже было много винтовок – и через несколько минут здесь были выбиты все стёкла, защитников
Одного тут ранило. Позже – и другого.
Через несколько минут вдруг увидели, как из левых казарм, из 3-й роты, выбежала толпа своих безоружных солдат – и кинулась через плац наискосок на соединение с толпой внешней. Бурная, ненадёжная 3-я рота взорвалась от видимого им боя.
Остановить их! – не то конец Московского полка!
Огонь по своим солдатам…
Потеряв несколько упавших, те смялись, повернули и побежали к себе в казармы назад.
В сумрачно-морозном дне виделась там, за штабелями, за укрытиями, внешняя толпа – чёрные фигуры и сколько-то солдат, бродили (иногда видны были их головы над штабелями, но по ним не стреляли), совещались ли, готовились.
Потом выбежали в атаку.
Но под дружной стрельбой некрасовской команды отхлынули.
Так повторялось несколько раз – и всякий раз их отбивали.
За передышки полковые санитары подбирали с плаца раненых, унесли и Шабунина.
И он и Вериго были ранены смертельно. И умирали в лазарете.
Так – ворвавшихся как будто остановили, не пускали на плац. И позади железные ворота на Сампсоньевский прикрывались остатком верных солдат.
Но оставались не перекрытые огнём чёрные ходы – и наружная толпа могла постепенно перетекать в ближние казармы, а солдаты 3-й роты – перетекать вовне к рабочим.
Несколько раз с большими перерывами восставшие возобновляли сильный огонь сюда, по окнам, их чёртова уйма, а некрасовской команды всего пятнадцать. Обороняться становилось всё трудней.
Впрочем, и опять утихало.
Растянутая во времени защита становилась безнадёжна. Но пока были силы и патроны – надо держаться.
Достиг откуда-то слух, что толпа мятежников уходит, но обещает вернуться с орудием, чтобы выбить картечью.
Впрочем, толпа не ушла, а густела за укрытиями.
Потом пришёл брат Всеволод и сказал, что в батальон вернулся капитан Яковлев и приказал всякий огонь прекратить.
Передавали и сцену: при возврате Яковлева капитан Дуброва сдал ему батальон – а сам почти парализовался, упал на стул, лишился управления руками и ногами, его поддерживали и унесли в соседнюю с казармами детскую больницу. То – была его контузия под Тарнавкой.
Приказа прекратить огонь Сергей Некрасов не мог принять от хозяйственного капитана Яковлева! Он воспитан был биться и в безнадёжности – до смерти. В бою под Тарнавкой их Московский полк, взяв у немцев сорок два орудия (шли цепями четыре версты под артиллерийским огнём по открытой местности), окопался кольцевым окопом и двое суток держал добычу против наступающего корпуса, пока не пришла выручка.
Штабс-капитан Некрасов не принимал, как можно бросить оборону, пока ещё есть силы держать её. Не кончили боя – и признать поражение?
Он хотел бы сам понять, что творится в городе. Но узнать неоткуда: как сказали ему, полковой телефон, с утра непрерывно звонивший, теперь был выключен или перерезан.
Тут Некрасов сообразил, что есть ещё один телефон – у бывшего командира полка генерала Михельсона, в том же здании, с другой лестницы. В своей разорённой, обезображенной, затоптанной и промороженной квартире он оставил наблюдателей, остальных послал греться в собрание, а сами с братом пошли к генералу.
Генералу тоже в двух местах пробило стёкла, теперь заткнутые тряпками, и сам с женой он оделся и подготовился на случай эвакуации. Да, его телефон действовал, и он всё время звонил знакомым военным в разные места города. Везде в Петрограде – ещё хуже, чем здесь: нигде не образовалось ни одного очага сопротивления, к которому бы присоединиться. В центре – вообще никто никак не сопротивлялся мятежу.
Никто? и никак? Невозможно было понять!
Старый генерал советовал двум братьям-капитанам – и тут огонь прекратить. Не надо обострять отношений с солдатами.
Это ужасно! Завтра, послезавтра придут войска с фронта. Они легко подавят этот петроградский бунт. Но – что скажет батальон Московского полка? Как он смоет это пятно?
А сохранённое братьями собрание – простиралось из комнаты в комнату в своём достоинстве, монументальности и даже роскоши: огонь, перенесенный на второй этаж и вбок, ничего не причинил здесь. Всё было цело! – хрустальные люстры, двухсветный зал с колоннами, портреты Государей, портреты всех бывших командиров Московского полка на стенах биллиардной, библиотека, полковой музей, все окна, шторы, ковры, столовая, полковое серебро, мебель.
Только при стрельбе сбежала прислуга – и офицеров не кормили.
И необычно сидели на офицерской территории несколько десятков верных, застенчивых солдат.
Сдаваться было немыслимо, в этой кирпичной крепости!
Но и помощи ждать неоткуда.
И не отбить собрания дольше темноты.
Впрочем, пока стрельбы не было, и никто больше не наступал.
Война тоже была ненастоящая.
Пузатый, тучный капитан Яковлев, с лицом красным как мак, собрал всех наличных офицеров в библиотеке. Стояли.
Яковлев объявил:
– Господа, сопротивление безполезно. Стрелять в собственных солдат невозможно. Все запасные гвардейские батальоны в городе взбунтовались. Город в руках бунтовщиков. Не тронут мятежом только лейб-гвардии Гренадерский. Пока путь на Петербургскую сторону открыт – кто желает, уходите к ним, вы свободны. И у кого семьи здесь во флигеле – скорей уводите туда, пока путь свободен.
Некоторые офицеры стояли со слезами. После бунта – разжалование? военный суд? Позор, позор, позор…