Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 2
Шрифт:
Есть и особенный вкус – испытывать опасность. С холодком проходить тесно-тесно близ неё.
Пошли. Не доходя, послали сестру на разведку: не ждут ли на квартире сейчас.
Нет. Вошли в дом. Умоляли сёстры – скорей. Но торопиться – тоже было унижение. Выслушал плач старой прислуги Захаровны:
– Одни рожи ихние чего стоят! Отца родного убьют. Уезжай, батюшка! Пока тебя сторожили – у меня сахар забрали, пятнадцать фунтов, чтоб им подавиться!.. Чтоб он им отрыгнулся на том свете!
Уложился.
Сам же вокзал оказался весь запружен солдатами – правда, никто не протягивал руки обезоружить. (Но и наган был в этот раз в саквояже, не соблазнять.) Оказалось, что поезда через Могилёв не ходят, и неизвестно, когда пойдут.
Тогда что ж? Ехать на Киев кружно – через Москву, Воронеж.
Пошли на Николаевский вокзал. Уже и темнело.
Отсюда на Москву поезда ходили, как будто никакой революции нет.
331
В половине третьего отправил Алексеев Государю во Псков сводку пожеланий Главнокомандующих.
И началось томящее ожидание. Если б не отправляли, если б ничего этого не зачинали, то не было бы и напруженности этой. А теперь уже хотелось, чтобы скорей покатилось. Уже и выхода не осталось другого.
Так чувствовал Алексеев, что они уже не могли встретиться с Государем по-старому.
И уже не мог он быть оставлен при нём прежним начальником штаба.
Как будто лишь дали добрый совет: отречение – самый лёгкий и быстрый выход прийти ко всеобщему спокойствию и согласию. А – что-то перешли непоправимое. Чем дальше от посланной телеграммы, тем это глубже чувствовалось.
От Непенина пришла телеграмма не ответная, утренняя и косвенная, – но он ещё раз решительно подтверждал, что присоединяет Балтийский флот к Думскому Комитету. Так что в его позиции сомнения не было.
К трём часам наконец вырвали телеграмму и от Сахарова. Как ни оговаривался, но согласился. Дослали во Псков.
Смолчал один Колчак. Но им одним уже ничто не решалось.
А зато Николай Николаевич всем авторитетом и решительностью ответил за двоих.
Так тревожное напряжение в Ставке всё осталось, а решение перекатилось во Псков.
Во Псков? И Государь решал? Нет! – с трёх же часов вдруг откуда-то возник слух, что литерные поезда изо Пскова ушли!
Так и сжало сердце верностью известия: вот это был наш царь! вот это – он! Уклониться, скрыться, бежать от решения! Это – он.
И – куда же? Куда он помчал? Не сюда ли?
Срочно запросили штаб Северного: в данную минуту – где находятся литерные поезда? Во Пскове или ушли? И – по какому маршруту?
Там запросили коменданта вокзала, – стоят на месте.
Но слух не утихал.
Послал Алексеев Лукомского самого протелеграфировать: во Пскове литерные поезда или куда отправились?
На месте.
Тогда Клембовский распорядился в штаб Северного так: если бы получилось сведение, что литерные поезда ушли или даже только отдано такое распоряжение, – немедленно сообщить в Ставку!
Будет исполнено.
(А что, Алексеев решался задержать?? Нет, не так прямо… Но и…)
Успокоились, но не надолго. Пришло сведение, что эксплуатационный отдел Северо-Западных железных дорог уже распорядился об отправлении литерных поездов к Двинску!
То есть к линии фронта. К штабу Пятой армии, к Драгомирову. Что это?
Снова кинулись запрашивать штасев. А там никого не добьёшься знающих, все куда-то разбрелись. Наконец добились: литерные поезда – на месте, ни о каком таком распоряжении не слышали. Знают другое: из Петрограда выехал экстренным поездом Гучков. Его ждут во Пскове после семи часов вечера.
Гучков? Новость!
И неплохая. Алексееву стало пободрей: Гучков со своим напором – добьётся.
И еще объяснял штаб Северного, чт'o дальше с посланными передовыми полками: Тарутинский остался лояльным, но будет возвращён кружным путём через Эстляндию, чтоб только не через мятежную Лугу, избежать конфликта. А Бородинскому лужане возвращают отобранное оружие, и уже поворачивает он назад.
Так, позвольте, значит, Бородинский не переходил на сторону мятежников, как извещалось?
Нет-нет, не переходил. Но подробности потом, по телефону стесняются.
С каким же трудом уточняются самые простые вещи. Весь день, по сотрясательному слуху, считала Ставка, что бородинцы взбунтовались, и эта ненадёжность войск особенно торопила шаги с отречением, – а они, оказывается, и не бунтовали.
И проклятая неопределённость оставалась с Ивановым. Хотя в полдень и пришла от него телеграмма, что он ночевал в Вырице, – но что же дальше? что он там делает? Он так близко к мятежным частям, что столкновение может возникнуть самопроизвольно! Надо удержать его от всяких активных действий.
Из Ставки безпокоились об Иванове, а у Петрограда – свои заботы. И из Главного морского штаба рисовали ужасную балтийскую ситуацию, и мятеж в Ораниенбауме, и морской министр Григорович распорядился действовать в согласии с Думским Комитетом. А из Главного штаба генерал Занкевич по приказанию Родзянки запрашивал Лукомского со всею срочностью о положении на фронтах, – ждёт ответа у аппарата.
Очевидно, и у них были слухи, и не иначе как о прорыве нашего фронта немцами.