Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 4
Шрифт:
Двое, вроде адъютантов, бежали позади Керенского, – теперь они тактично отошли на другую сторону лестницы.
Хотя Керенский шёл, очевидно, после заседания правительства и после уже многих часов работы в разных местах, – но вид у него был совсем свежий, даже весёлый:
– Господин Ободовский! – он легко поднял палец, как бы, однако, призывая ко вниманию. – У меня есть одно… у меня к вам один…
Нет, поблизости лицо было у него несвежее, но очень решительный вид. При улыбке обнажался верхний ряд зубов, а веки полуопущенные.
– Такой вопрос, – негромко, но ласково, но и властно говорил он. – Я бы хотел немного познакомиться… вникнуть… в военные проблемы. М-м-м, – снял серьёзность, искупил руладой, – в порядке самообразования. – И уже доверчиво, одобрительно, наградительно: – Не могли бы вы ко мне привезти, вечерком, побеседовать, несколько умных полковников из Военной комиссии?
Сощурился ещё 'yже.
Странно. И лично Петру Акимовичу это было совсем ни к чему. И почему опять именно он, гражданский инженер, должен был собирать полковников Генерального штаба? Но, с другой стороны, устроить подобное ему было совсем легко. А с третьей – не умел он вот так в глаза сказать дружелюбному человеку: а не пошли бы вы прочь?
– Ко мне, в министерство юстиции, вечерком, попозже, – уточнял Керенский как уже о решённом.
– Да, но… – замялся Ободовский, – об этом должен был бы знать военный министр.
– Ах, Гучков, – сухим коротким смешком засмеялся Керенский. И разрешил: – Ну конечно. Ну конечно.
И добавил, зачем-то смотря на наручные часы:
– Только… послезавтра я в Финляндии… Так хорошо бы завтра вечерком, перед поездом, часиков так в десять.
599
Два генерал-лейтенанта, два корпусных командира, два ровесника – они всем телом и видом рознились, и только разве тем схожи, что речь обоих была хрипловата и недлинна.
Крупный, грузный Крымов сидел в кабинете Корнилова, на широком стуле едва помещаясь и уже навалив половину хрустальной пепельницы махорочного пепла, а под высокий потолок наоблачив дыму.
Сухонький, калмыковатый, сдержанный Корнилов иногда присаживался за слишком большой стол, в слишком широкое кресло Командующего, а то вставал и прохаживался по ковру тонкими ногами в безшумных сапогах без шпор, крадущимся шагом разведчика. Подходил к одному из окон – все четыре в ряд от пола, высокие, все на Дворцовую площадь, – и постаивал, поглядывал туда – так же хмуровато, как и на собеседника. Это исконное у него было выражение, будто он чего-то недопонимал.
– Ни одну часть из Петрограда убрать не имею права. – Перешёл. – Они сковались как круговой порукой. – Перешёл. – Конечно, надо расчищать, не могу. Да пулемётные полки, сколько стволов, во всей армии не намного больше. А они тут в разврате. И не могу.
– Так отбери у них пулемёты!
– Не могу, – косоватыми сабельными бровями.
– Так кто же ты? никто? – обдымливался Крымов. Он не любил европейского выканья и всегда прорывался на русское ты, где только можно, даже и с первой беседы. – Не можешь выпереть этих – подтягивай крепкие части с фронта.
– Не имею права, – сухими плечами.
– Как? – и взять не можешь? И – привести?
– Не имею права, – из-под литых усов, холодно, как не про себя.
– Так какой же ты к чертям Командующий?! Я б – минуты не оставался.
И смотрел на Корнилова по-медвежьи. Вот это Крымов и хотел понять: почему Корнилов в таком положении остаётся Командующим? Просто ради почёта? Или – затаился, а есть свой план?
Корнилов провёл по усам маленькой рукой с массивным кольцом белого металла. Молчал.
Узкие глаза, закрытый, так легко его не поймёшь.
– Да от наших генералов – и весь разврат, – признал Крымов. – Спешат, не знают, как лучше …подлизать. Ну и кем Гучков себя окружил, вот я не ждал! – кальсонщиками, им на складах считать, а не генералы! Что это? – честь отменили, дисциплинарные взыскания отменили, даже «проступки» отменили, – а есть только «недоразумения»! А ещё – и офицеры выборные? Да бабьей метлой такую армию разогнать, это уже не армия.
Густо дымил.
Корнилов малыми шажками похаживал молча, непроницаемый.
– И Военный Совет – идиот на идиоте, – пыхтел Крымов. – Спешат засвидетельствовать солидарность, как легко армию растряхивают. Будто сами сроду не служили, старые пердуны.
Поджёг одну от другой.
– Ещё этот борода-лопата Иванов, дурак. Он-то всё и погубил, первый. Он-то почему в Петроград не вошёл? Самый первый всё держал в руках. Уж один-то боевой полк у него был, Тарутинский, а больше и не надо. Ещё когда сволочь не укрепилась – почему в Петроград не вошёл? – насупленно допрашивал Корнилова, будто тот и не вошёл.
Да на ту же должность и стал.
А вот пойди его разгадай.
– А то есть и Главнокомандующие, – гудел Крымов из бочки-груди, – которы красны ленты перед солдатами цепляют. Нашли хороший способ карьеры.
Он о Брусилове говорил.
Но адмирал Максимов проявился и похуже.
Да не мог Корнилов иначе думать, чем Крымов, не мог! И Крымов решительно:
– Тебе надо делать ставку на казак'oв! Два казачьих полка у тебя есть, что же ты?
– Петроградские казаки сейчас – не казаки, – не протронулся Корнилов. – Они красуются – толпе понравиться. В революцию им тут хлопали. Сейчас думают – как бы им на Дон уйти. Вот и всё.
– Да что ты?! – Уверен был: – Не, мои – не такие.
– Поопасись, – возразил Корнилов узко сдвинутыми губами. – Дойдёт и дотуда.
– Не дойдёт! – Уж когда Крымов что в голову вбил – он возражений не признавал.
– До чего может дойти, – хмуро цедил Корнилов, – мы с тобой просто и вообразить не можем. Сукиных сынов если начинать считать, так… с Таврического.
Нет, он был свой! Ну-ну!
– А ты слышал, что шайка приказала? Считать уже принятую присягу недействительной! А? – Крымов гулко хохотал. – Шайка запасных отменила присягу!