Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 4
Шрифт:
А Корнилов совсем не весело щурился: до тебя далеко, а до меня дошло.
Отложил, погасил Крымов всякое курево, хлопнул по столу:
– А училища у тебя как?
– Юнкера – хороши. Одни они службу несут. Вчера в Павловском был. Отличный парад, отвечают дружно, под левую.
– И сколько у тебя всего юнкеров, со старшими кадетами? Тысяч десять?
– Около.
Большими лапами схватился за большие круглые колени – и закачался медведь:
– Так надо дело спасать, Лавр Егорыч! Ведь такого Россия не перескочит. Надо – армию спасать.
Корнилов остановился против, как влитый. Сощуренно смотрел.
– Я всё ж думаю – как-нибудь вытяну гарнизон. Конечно, все твёрдые меры у меня отняты, да и некем их применять… Ну вот начали приезжать депутации с фронтов. Я их посылаю на заводы. Они – в боевом снаряжении туда ездят.
– И что?
– И – проверяют. И тычут: почему, мол, вооружения нам не делаете? И по частям гарнизона.
– О-о-ох, – перекосился Крымов, как штык ему в бок. – Ещё кто кого переговорит. Добрая слава лежит, а худая бежит. Как бы эти депутации, наоборот, фронта не разложили. Ведь и от Петрограда на фронт ездят?
– Ездят.
– Ну вот, наездят. – И лапу на стол. – Нет, Лавр Егорыч! Россия этого не перескочит. Запускать эту заразу нельзя, потом нам всем же тяжелей придётся. Петроград надо расчистить, иначе нет дороги.
– Кем же? – сверлил Корнилов.
– Кем? Да училищами! юнкерами и кадетами! – размахнулся спешенный конный, ему всё было ясно и легко со стороны. – У вас тут всё парады – вот и собери их всех на один парад, но с боевыми патронами. С оркестром веди к Таврическому. Да и разгони этот Совет собачьих депутатов. И всё! И всё.
Всё было ему ясно.
Глаза Корнилова взблеснули угольками.
О юнкерах он уже думал. Юнкера честь-то отдают, но для многих их: вот кончился распутинский позор, наконец свобода. Ещё – пойдут ли? А за старших кадетов – родители расквохчутся: мы отдавали детей на ученье, а не на войну.
Да вообще в этом каменном, нагороженном городе был Корнилов – как у австрийцев в плену, всё чужое.
Да ещё Совет депутатов – он бы без трепета разогнал, но правительство его о том не просит, и будет недовольно, или даже разгневается, – как же на правительство руку поднять? на Гучкова?
Служба есть служба. Крымов наехал – Крымов уехал, а кому тут досталось – послужи. Да и Крымов же не против Гучкова советовал.
Но говорить Корнилов был не мастер. И только:
– Как же так, Алексан Михалыч?.. Во время войны?
– Так именно во время войны! – опять припечатал Крымов. – А то бы – спол'aгоря!
В кабинете была открыта форточка – и вдруг стал доноситься оркестр военной музыки.
Приближался со стороны Миллионной.
Но это была не поганая марсельеза. Крымов первый узнал:
– Павловский марш.
Только после этого влетел адъютант и, запыхавшись, доложил, что Павловский батальон идёт на Дворцовую площадь на парад.
Темнокожий Корнилов, кажется, не мог покраснеть – а жар в щеках: не догадался бы Крымов, что парад назначен без Командующего.
– Да, – как будто вспомнил он. – Придётся мне пойти принять парад. А ты – не уходи, посмотри из окна, какие у нас теперь парады. Павловский считается из первых революционных. Он – как бы начинал, и ревнует к Волынскому.
Крымов переколыхнулся мрачно к окну, добра не ожидая.
Смотрели.
– А это что во главе такой молодой? Капитан, что ли?
– Избранный, – вздохнул Корнилов. – Не велят снимать.
– И-и-избранный, – прогудел Крымов. – Небось солдатам подмазывает.
Колонна уже выходила на Дворцовую и как раз заворачивала по дуге Штаба, чтобы сделать петлю. Оттого она приблизилась, повернулась сюда красными пятнами плакатов, отвлекающих и от вида, и от строя, от формы, от лиц, и можно было читать: «Да здравствует Временное правительство!», «Да здравствует Совет рабочих депутатов!»
– Тьфу, оскомина, – отплюнулся Крымов только что не натурально на ковёр. – И ты пойдёшь их принимать?
Лицо Корнилова было темно, угнетено, но и фаталистично. Движение перемены или гнева не пробежало по нему.
Но подходили следующие плакаты – от сердца отлегало: «В единении – сила». «Граждане! Подумаем о наших братьях в окопах». «Победим или умрём!»
– М-м-м-н-ничего, – курильно прокашлялся, пробулькал в толстом горле Крымов. – Да и идут, мерзавцы, не так плохо.
– Даже хорошо, – отлегало у Корнилова. – Видишь, всё ещё можно исправить, силы добрые есть. Только надо их поддержать да соединить.
«Отложим личные счёты!» – был следующий плакат, даже умильный.
А за ним опять: «Да здравствует» – на этот раз – «Учредительное Собрание».
А оркестр тем временем перешёл на марсельезу.
Отвернулся Крымов и ушёл в своё кресло.
А Корнилов надел шинель, фуражку. Со стороны ругать – всегда легко, но если тут что-то хочешь делать, то надо в чём-то и уступить, в чём-то и потерпеть. Уж он не признался Крымову, язык не извернулся, что сам написал в два штаба фронтов просьбу допустить туда к ним депутатов от петроградских батальонов. Он думал так почерпнуть от Действующей армии силу своему гарнизону. Этим гарнизоном он командовал – и должен был его спасти.
Вышел на площадь. Погода была предурнейшая, слякотная, грязная, лужи. Но, как и к волынцам, – натягивало любопытствующую, бездельную публику.
Стал обходить фронт – стояли молодцами, отвечали дружно, громко: «Здравия-желаем-господин-генерал!» (Уже не сбивались на превосходительство.)
Стал речь говорить. А о чём? – всё о том же. Что нужна крепкая дисциплина. И спайка с офицерами. (Да половину их уже прогнали.) А со стороны офицеров – тёплое, заботливое отношение к солдату. Твёрдо всем стоять на защите нового строя. Да здравствует Павловский полк в окопах!