Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1
Шрифт:
Похлопали, расселись. Со студентом у пианино поискали чардаш, нашли. И Ксенья пошла-пошла-пошла в танце! – да Боже мой, танец – это лучшая мысль! из прямых выражений красоты! (А Саня стоит у косяка двери и глядит неотрывно.) И как легко! Танец – известный тебе, отлично разученный, те же движенья и всплески рук, ног, только слишком просторна юбка-клёш, и тот же жаркий ритм, как всегда, – но нет, это особенный, единственный в жизни танец! Уже уловила она в нём медлительность, оглядчивость – но этим танцем всё взрывала и приводила в кружение. Пусть, пусть ему передастся! И даже в бешеных движениях, на мельк'y, успевала видеть, как он выдвинулся.
Навстречу Будущему!
Нашему?..
Вот уж не вспомнила, какая была наработанная и как ноги не тащили к вечеру. Вот счастье, что рванулась на вечеринку!
И – времени не замечала весь вечер, откуда одиннадцать часов? – уже расходились.
Не усумнилась: он конечно будет её провожать.
И конечно провожал.
Вечеринка прокрутилась как сон: всех ли заметила? со всеми ли попрощалась?
Поехали на извозчике – по Покровке, через Варваринскую площадь, по Москворецкой, Софийской набережным, – и все эти места теперь будут их первые общие московские места. И при поворотах извозчика полная луна с большой высоты щедро светила им то слева, то приветственно спереди, то снова слева, иногда скрываясь за близкими высокими зданиями, а то через реку напротив, – и всё это осталось как единое плавное счастливое проплытие под луной, при первеньких листочках на деревьях, – и всё время хорошо было видно его лицо – эта особая чистота выражения, и в медленной речи настойчивое струение к чистому, совсем нет в нём грубости.
И при всей перебудораженности Ксенья отчётливо понимала их разговор (хоть весь теперь повторить, фразу за фразой) – и ещё успевала почувствовать неожиданное и забытое освобождение: какая ты есть, со всей твоей кубанской простотой, та и хороша, ни в чём не надо ни малой роли и притворства.
Не холодно и ночью, лужицы не замерзают.
Сошли с извозчика у ворот, постояли в лунной полутени – он сейчас же предложил встретиться завтра, и конечно Ксенья согласилась, даже не вспоминая, чт'o там у неё завтра.
И – руку её двумя своими как бы с выражением и с задержкою сжал.
Ей уже и к хозяйкам нельзя было позднее, чтобы не сердились.
Сперва у зеркала: какая я сегодня была? каким он видел моё лицо? глаза? вот так и сияли?
Но – какая радость! невесомость! И на что в комнате ни взглянь – как сияет.
Единственный недостаток: Исаакий Филиппович, это совсем не красиво.
Но – и Томчак не находка.
Он – православный, и серьёзно. (И – будем, конечно, венчаться.)
Сколько читано любовных историй! И сколько бывает жестоких ошибок, случайностей, непониманий, через которые не объясниться? Вот Гамсун: у него любовь – всегда нервная, мучительная, всегда – борьба мужчины с женщиной, преследование и добывание, один стремится к другому, а тот прочь, но если второй обернётся взаимно – первый тотчас охладевает. Как будто: счастливой взаимной любви на земле вообще не бывает?
Но это – не так! Это было бы невозможно и чудовищно! Ксенья всем нутром предчувствовала иную любовь: полюбив, не бороться.
Впрочем и у Гамсуна: «любовь – это золотое свечение крови». Да!!
Радость! Радость! Радость!
Фото
Вермонт 1986