Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2
Шрифт:
Каменев ловит:
– Но если хотеть в правительстве большинства – почему тогда не просто взять Совету всю власть в свои руки?
Однако на этот большевицкий край тоже нельзя переклониться, это Гиммер всё время имеет в виду.
Богданов: – Опыта соправительства буржуазии и социалистов ещё нигде в Европе нет, тут есть над чем задуматься.
– Но и опыта диктатуры пролетариата тем более нет.
– Если буржуазия уйдёт из правительства – Европа откажет в кредитах.
Кротовский: – Какое ж может быть революционное правительство, если даже у социалистических министров все исполнители и департаменты будут буржуазные? Революционных администраторов у нас нет, потому и есть над чем задуматься.
А холодный твердочелюстный Дан – без Чхеидзе самый тут старший. Хоть решение и принято (впрочем, конференция меньшевиков впереди), он не верит в него и отвергает всё равно:
– Буржуазия потому так настойчиво нас приглашает, что хочет переложить все возникшие осложнения на плечи демократии. Вот наша обстановка: справа – враждебная буржуазия и вся обывательская масса, потенциально контрреволюционная, затаившая ненависть к демократии. Слева – подавляющее большинство справедливо настороженного пролетариата. Впереди – империалистическая буржуазия Англии и Франции, со всеми их подголосками, и они уже начали поход на русскую революцию. Добровольный уход крупной буржуазии от власти, Гучкова, Милюкова, – это рассчитанная ловушка. Эта одна из форм наступления на демократию: «пусть возьмут власть и сломят себе шею!» Надо очень ещё подумать. Сейчас гораздо большее мужество требуется – не войти в правительство, чем войти.
Брамсон убеждённо:
– Нет-нет. Решение принято, проголосовали, это не пересматривается. Да, вот так парадоксально: опороченный за время войны бургфриден сейчас необходим русской революции. Не в ловушку нас зовут, а буржуазия не может не видеть, как стремительно организуется демократия, – и этому процессу она ничего не может противопоставить.
Церетели, даже мимо ушей пропустив мрачный монолог всегда мрачного Дана, отвечает Гиммеру:
– Вы присутствовали и слышали: вся программа правительства – и будет теперь наша программа, зачем нам ещё большинство? Наоборот, мы составом правительства именно демонстрируем трудящимся массам, что в общей национальной жизни буржуазные классы ещё сохраняют большое значение. А крестьянство? Опыт социалистического правительства ещё не испробован и в самых передовых странах, мы не можем быть первыми.
Да Гиммер – больше из наблюдательного задора, он и понимал, что не переспорить. Но раз напомнил Церетели программу, так —
– Всё-таки это совершенно изумительно: как они покорно проглотили все социально-экономические преобразования!
– И это самое важное.
Гоц: – Потому что кадеты в который раз показывают своё безпринципное приспособление к обстоятельствам, отказ даже от партийных основ. Как они сменили монархию на республику или поддаются национализации земли.
– Вот пусть теперь кучка грюндеров поплатит чистоганом – мы проверим их патриотизм. С социальным фаворитизмом им придётся расстаться.
Пришли раскладывать салфетки в кольцах, подставки под ножи.
Оставался со вчера ещё один недоспоренный вопрос: будут ли министры-социалисты ответственны перед Советом?
Но приближалось к обеду, настроение легчало – и разговор перешёл на конкретное же, чёрт возьми, распределение портфелей. И это оказался интереснейший разговор.
Милюков – ясно уходит, да мы его не потерпели бы. С его отставкой – фронт империализма прорван. А – кто вместо него? Сам Львов? Терещенко? А как замечательно было бы забрать иностранные дела социалисту.
Но решительно некому.
Пошутили:
– Как? а Скобелеву?
Скобелев дураковато улыбался. Он и был уже весь апрель как бы министр иностранных дел Совета (только без языков).
Кто-то насмешливо крикнул:
– Суханова!
Усмехнулся криво и Гиммер. А насмешка-то это была богата содержанием: а чей Манифест 14 марта? А чьи руководящие идеи всей Февральской революции?
– А Милюкова что ж, оставим на просвещении?
– Вон его! Прочь!
– Нет, не скажите, Милюков всё-таки из главных могильщиков старого строя, просвещение он заслужил.
А военных дел? Тут как-то против Керенского уже не спорили.
– Но, – отметил Гиммер, – и нельзя засчитывать Керенского в наших советских кандидатов. Он – сверх.
А кто заменит Керенского на юстиции? Было мнение – Малянтович, и уже запрашивали московский Совет, но там не хотят, чтобы в министрах были москвичи.
А пожалуй, никакая перестановка в шахматах и шашках не так увлекательна, как эта возможная перестановка фигурок с портфелями.
Но, во всяком случае, мы не должны допустить, чтобы буржуазия просто выбросила нам остаток портфелей. Вот – морской министр, кто? Надо его забрать.
Предложили и тут:
– Скобелева.
Скобелев из весёлого лица корчил задумчивое:
– Холодный рассудок велит идти в министры, а горячее чувство молчит.
А ещё не обойтись без министерства труда.
И опять же предложили Скобелева.
Беседа стала распыляться.
Пришли принимать заказы из меню.
152
Да, заседание Четырёх Дум и оказалось «гальванизацией трупа», как острили враги Думы. Так переволновавшись, такую страстную речь произнеся там, – уже через два-три дня видел Шульгин, что ничему заседание то не помогло, ничего не оживить. Только дождался от горьковской «Новой жизни» облыганья, что это он, Шульгин, стоял добровольцем у виселицы Богрова, проверял, добросовестно ли захлёстнута петля. (Всею душой киевлянин, по какой-то иронии не оказался Шульгин в Киеве в столыпинские дни: лечился в Крыму. Но и каким же мучеником выдвигают теперь Богрова!..) Выступать – выступать уже настолько стало негде, что позавчера в воскресенье Шульгин держал речь на митинге Всероссийского женского союза, докатился.
Митинги, митинги! Да если б рукоплескали со смыслом – тому, кому действительно сочувствуют, так хоть наращивалось бы единство. А то ведь просто – каждому, кто владеет фразой. И тут же забывают для следующего. И на диспутах – теперь не обмен мнений, а борьба за голоса, вынести резолюцию. Кому они нужны? – но ими отравляются все прения. Какая-нибудь газета (больше всего «Известия» Совета) подхватит и печатает, если ей в тон. А какие деланые эти резолюции: от самых тёмных крестьян и солдат – какие подставлены социалистические термины, какие сложные требования, – ведь ни ума, ни вкуса у составителей.