Красное колесо. Узел I. Август Четырнадцатого
Шрифт:
– Нельзя же, как старый самодержец, признавать только Бога да совесть, надо же войти в реальность с самообладанием. Мне лично оно далось тем легче, что я из кандидата на виселицу – (уж будто!) – сразу перешёл к министерскому портфелю, так что ко всему привыкаешь. Но оптимистом я был – и оптимистом, наверно, сойду в могилу. И если почувствую, что всё вокруг против меня, но я выполняю волю народа, – то я пойду напролом!
Да, он откровенно выдвигался в первый ряд, и с какой энергией.
А долговязый Владимир Львов со своей черноглазой безумноватой уверенностью стал городить параллели с французской революцией:
– Там была ужасная борьба партий, а у нас – нет. Вот сейчас кризис решится – и уже окончательно, до Учредительного Собрания.
И что было отвечать на эту самонадеянность? Нет, лучше Шульгин помолчит и грустно послушает.
И – каменный, неподвижный и необычно красный сидел Милюков.
Родзянко стал читать с бумаги подготовленные пункты, пытаясь придать голосу хоть немного утерянной давно бодрости. Думский Комитет, для того чтобы одобрить коалиционное изменение правительства, выдвигает следующие условия.
Единый фронт с союзниками. И чтобы Временное правительство в новом составе пользовалось полным доверием со стороны… ну, вообще народа… ну, Совета рабочих депутатов. Чтоб оно обладало единством и полнотою власти.
Князь Львов успокоительно помавал ладонями: о да, да, об этом мы только что и договорились с Советом.
Некрасов запальчиво: но двоевластие – это легенда, никакого двоевластия нет! Правительство с Советом находится в сердечном понимании, без разногласий.
Родзянко повёл крупной головой, как бык от овода. Ещё не все условия. Вот. Активная борьба с анархией.
Князь: да, да, и об этом уже договорились.
Родзянко: ещё – сохранение целости армии. (Очень неконкретно.) Преграждение доступа в неё агитаторам.
Шульгин прижмурился. Как это загробно, неправдоподобно звучало: условия Временного Комитета Государственной Думы…
Но дело в том, что князь Львов имеет встречные и даже ультимативные условия от Совета. Вот они. И дело в том, что правительство с ними… собственно согласилось… Не могло не согласиться.
Стали читать – и с первого пункта: ба-атюшки! – без аннексий и контрибуций! пересмотр соглашений с союзниками! Да – где же тогда единый с ними фронт?!
И вот тут – Милюков взорвался. Видно, он был в правительстве совсем в одиночестве – а тут понадеялся на поддержку думских. Что этот пункт Совета – абсолютно неприемлем. Что основой внешней политики может остаться только Декларация 27 марта – и в отступлении от неё союзники усмотрят нашу измену. Это будет – катастрофический ход.
И – что же делать? Чьи условия перевесят?.. Допустимо ли спорить? И – как настоять на своём?..
А пункты, пункты – шли дальше. Защита труда. Переход земли в руки трудящихся. Переложить финансовое обложение на имущие классы…
А – где же борьба с анархией? А где же – полнота власти?
Родзянко с Аджемовым приуныли и спорить не находились. А Шульгин: ведь это же неприличие, видное всем! Да почему ж решает за всю Россию кучка Исполнительного Комитета да пломбированные апостолы Циммервальда? И на этих днях ещё их триста едет через Германию, разлагать Россию! А какого государственного опыта они все могли набраться в затхлом воздухе подполья? в эмигрантских стычках? Сейчас что единственно только и надо – это разорвать с Советом, иначе правительство погибло.
Но – будет ли оно тем спасено? А – народ? А народ в шесть-восемь недель вляпался во все соблазны.
Виноват народ? Да, конечно. Однако легче было нам, Прогрессивному блоку, это всё и предусмотреть заранее, когда затевали.
Но попала Шульгину чертовинка под хвост:
– Господа, – язвительно-нежно вступил он, улыбаясь. – Представим себе концертный зал, в котором скрипач и публика. Если публика имеет право только слушать и ничем не выражать своего одобрения, неодобрения, то это, скажем, самодержавие. Если публика имеет право аплодировать музыканту или свистеть – то это демократический строй. Но если публика сама лезет на сцену, у музыканта вырывают скрипку и учат его, как водить смычком, – то… это и есть наш нынешний строй. Народовластие, говорите вы?.. И как же убедить их рассесться по местам и слушать? Даже в самых образованных странах массы недостаточно развиты, чтобы понимать сложнейшие государственные вопросы. Но там есть разумное уважение к уму, знанию, опыту. А у нас о проливах рассуждают люди, которые никогда не видели географической карты, – а таких в России восемьдесят процентов. Буквально полностью неграмотные принимают резолюции о государственном устройстве… И скажите: что может получиться из коалиции? Если и коалиционное правительство будет заниматься только публицистикой?..
Возникло оживление. Милюков, встретив поддержку, высказался за твёрдость. Аджемов и Родзянко ему кивали, но министров он уже не мог увлечь за собой. Они уже всё решили на самом деле:
– Теперь – всё в руках демократии, предадимся её потоку. Во имя интересов страны…
Тут Родзянко и Аджемов подняли важнейший вопрос: а кто сегодня является публично-правовым источником власти? Только Думский Комитет!
Терещенко, Некрасов еле скрывали сожалительные улыбки. Да ведь просто продолжается непрерывное правительство, независимо от каких-то перемещений. Вот если бы все члены правительства, подобно Гучкову, забыли бы свой долг перед родиной и ушли бы с постов – вот тогда непрерывность была бы нарушена, и тогда должна была бы выступить третья власть.
А тем более Совет рабочих депутатов никогда не согласится на уступки.
Но и Родзянко же не хотел уступать. О, он был по-прежнему упрям. В пункты Совета он не вникал – а вот Верховная власть за ним!
Тогда дипломат Львов придумал так: новый список министров сперва будет объявлен ко всеобщему сведению, затем Думский Комитет его утвердит, а Временное правительство издаст указ Сенату.
То ли договорились, то ли нет.
То ли добилось совещание каких-то результатов – то ли и нет.
А распределение портфелей? Поговорили и о нём. Предполагается создать новые министерства – труда, снабжения, отделить морское от военного.
О Керенском – как-то общее складывалось мнение, что он – будет военный министр, и вот он теперь укрепит дисциплину в войсках. (Смех и позор! – не видят?)
Да пусть социалисты берут сколько угодно портфелей, лишь бы была твёрдая власть?..
О Милюкове – тактично не говорили.
Ничего не решили, а просидели долго.
В приёмной уже всё равно толпились прознавшие корреспонденты и жадно спрашивали выходящих: ведь ожидает сведений вся страна!