Красное колесо. Узел I. Август Четырнадцатого

Солженицын Александр Исаевич

Какая счастливая мысль! Какое облегчение сразу! И правда, может вся эта болезнь и развеется сама. И хоть малый кусок жизни – без выслушивания упрёков, без сопереживаний. Стараясь не выдать радости:

– А что? Неплохая мысль. Может, сразу тебе и легче станет.

– Должно же случиться чудо! – сказала Алина с надеждой, и глаза её стали светлы. – И я – выздоровлю. И снова обрету право на жизнь!

– Дай Бог, дай Бог. Конечно поезжай.

– Мне нужна осмысленность жизни! Если ты не в состоянии мне её дать… – Но вглядываясь с тревогой: – Но ты же не разлюбил меня совсем? Ты – хоть на мизинчик меня любишь?

Схмурила лоб и отмерила, показала часть мизинца.

Мучительная, пила по нервам, – и почему-то своя.

162

Письмо

Ликони.

Не приедет? Этой весной не приедет?..

В начале мая наши ночи уже так заметно белеют. Зоренька – и Зоренька…

Мне без вас и весна эта не нужна.

А вы – позовите меня! – я лёгкая. Я приеду куда угодно, хоть в Астрахань!

У вас на Волге стало худо – а в Петербурге стреляют. Всё как-то закачалось, ненадёжно. И грозят голодом.

Затащили меня на концерт Вертинского – а он по-прежнему в костюме Пьеро, и по-прежнему:

Где вы теперь, кто вам целует пальцы?Куда ушёл ваш китайчонок Ли?

И публика аплодирует, и летят цветы из зала. Как ничто не изменилось.

Что же с нами будет? В этих бурях я боюсь и совсем потерять к вам последнюю ниточку.

Ой, не кончится это всё добром. Это – худо кончится…

163

Исторический день кадетской партии. Заседание ЦК кадетов. – Диспут: уходить из правительства или держаться коалиции? – Голосование. – Теперь и кадеты постольку-поскольку?..

Они называли себя ЦК – потому что у всех революционных партий был ЦК, почти всегда подпольный, страшный и кровавый. А кадетам чужи были эти все атрибуты, однако для солидности и они, уже много лет тому, завели ЦК – и принимали на нём важные партийные решения.

Но, может быть, никогда такое важное, как сегодня.

И вот они собрались, три десятка лидеров, в небольшом лепном зальце второго этажа своего прелестного особняка на Французской набережной, почти посередине между Троицким и Литейным мостом. Через цельностекловые зеркальные высокие окна перед ними текла Нева – сегодня безжалостного стального цвета и взрябленная порывистым ещё холодным ветром. И солнце не блестело по ней, зайдя уже позади дома. Иногда проносились катера, покачивались лодки, проплывали невысокие баржи, пропускаемые мостами без развода.

Левей за Невой – желтела Петропавловка. А прямо напротив начинался исток Большой Невки, отчего невская стихия казалась ещё шире.

Предстоящий сегодня диспут выходил далеко за личную судьбу Милюкова и других министров-кадетов. И даже за судьбы всей кадетской партии. Да в сквозной исторической ретроспективе-перспективе – это была судьба всей российской интеллигенции и всего российского Освободительного Движения за сто лет.

Но коллеги Павла Николаевича этого не понимали. А некоторые так и думали, что тут – всего лишь личная амбиция его.

Смысл предстоящего решения ЦК кадетов был: сохранимся ли мы как духовные руководители разбереженной России – или навсегда потеряем право на это руководство. А сложность, почти не объяснимая коллегам: для того чтоб это руководство оставить за собой – надо сейчас отказаться от всякого участия в правительстве. Сейчас уйти – это и значит: резервировать за собой будущее. Коалиция с социалистами – всякая сейчас обречена, только затяжка агонии. Надо быть готовым – к стоянью извне этой призрачной власти.

Но прямо вот так всё и сформулировать – никак было нельзя, не наберёшь голосов.

Председатель ЦК, как и вождь партии, был Милюков, товарищем его – Винавер. Но сегодня Милюков не вёл заседания, потому что был главной фигурой нынешнего раздора, да и предстояло ему дольше всех выступать. Вёл заседание Винавер, он и начал прения.

Прения могли ещё двояко развиться, дать перевес туда или сюда, но они двое пришли на заседание с уже ясным решением для себя. Им двоим были известны и все подробности переговоров. Сегодня утром Винавер с Набоковым уговаривать Милюкова приезжали к нему домой, и был ещё долгий и откровенный разговор, и Милюков выражался в конце концов, как не бывает у него, безо всякой риторической брони, без охранительной связи фраз, – и открылось до конца, как же он обижен, ранен, и не согласится ни за что и ни на что. Но тем более Винавер и Набоков испытывали свою ответственность выправить партийную позицию и спасти партию.

И хорошо всё обдумав, и найдя точные формулировки, со всей адвокатской опытностью десятилетий, Максим Моисеевич повёл сейчас своё первое выступление.

В нашей среде – колебания, и отнюдь не по личным соображениям. Мы стоим на пороге самого принципиального вопроса: успешна ли будет новая предлагаемая правительственная комбинация и участвовать ли нам в ней. И нам нужно разрешить его так, чтобы партия наша по-прежнему осталась бы хранительницей добытой народом свободы. Собственно, наш выбор: уйти ли из правительства? – и, будем последовательны (тут он клонил весы): значит обезсилить его, развалить, либо полностью отдать социалистам. Альтернатива: при уходе Павла Николаевича – другим членам партии остаться в коалиционном правительстве и укреплять его всеми силами. При нашем решении надо всё время помнить, что каждый лишний час кризиса власти в геометрической прогрессии увеличивает опасность положения страны и обезценивает те средства, которые ещё час назад могли бы помочь. После апрельского кризиса каждый случай анархии воспринимается ещё тревожней. Всякое решение должно быть такое, чтобы правительство могло без перерыва и упадка сил продолжать исполнять свои обязанности. (Снова клонил.) Чтобы не прерывалось органическое творчество.

Но не упустим, что все политические течения в стране, кроме анархо-ленинских, сейчас требуют коалиционного правительства. И нельзя не радоваться, что правительство и Совет рабочих депутатов пришли наконец к соглашению. Если б это не произошло – могла разразиться гражданская война. Это справедливо, что активным силам революции предоставляется место в правительстве и они разделят ответственность власти. Не забудем, что и социалисты приносят жертву: ведь они не хотели входить в правительство. (Жертву! – он это подчеркнул. Нельзя чувствовать одних себя.) Теперь – они отказываются от части своих взглядов. Должны и мы принести жертву и отказаться от части своих. (Он прямо уже указывал.) Надо рассматривать коалицию не как поворот правительства влево, а лишь как расширение состава и ответственности. Сейчас требуется общее в России единение, а разъединение только выгодно врагу. Надо укрепить авторитет власти и тем спасти Февральскую революцию. И только коалиционное правительство есть радикальное лечение – единая власть, с авторитетом и реальной силой принуждения. Только цензово-социалистический блок и может сейчас осуществить творческую работу по спасению отечества. И мы не должны отрываться от левых, это была бы роковая ошибка.

Возражают: а что же наши министры способны в таком правительстве сделать? Ответ: есть задачи более далёкие и более близкие. В далёких – да, мы расходимся с социалистическими элементами, но есть надежда сойтись на ближайших целях: полнота власти правительства, чтобы Совет не давал распоряжений типа правительственных актов, не распоряжался бы петроградским гарнизоном, помог бы принять насильственные меры против анархии, поддержал бы наступательные действия армии, как он уже это объявил, – и не нарушал бы наше тесное единство с союзниками. Чем же это не общая платформа?