Красное колесо. Узел II. Октябрь Шестнадцатого
Шрифт:
Не выдержал Горовой, закричал на весь зал:
– Зась тебе! Отвези назад, пентюх, раздай ребятам!
Вот только это мы и умеем: отодрать от грудей кровное серебрецо – и кому? и что? тут не по стольку в трубу пускают… Не с того конца мы берёмся, этак мы пропадём.
У самого Горового два Георгия на высокой груди. И ещё не родился тот оратарь, которому, расплакавшись, снял бы Фрол свои награды.
И прапорщик Чернега, отлитой, с усами светленькими, от-невдали гулко поддал:
– Правильно, унтер! Так и руби!
Чернега, зубы навыскале, Горовому ровесник, а ещё и не женат, и детей нет. (Сколько по Руси рассеял – сам не знает.) Они в Петроград со своими делегациями в один день приехали, мало что не одним поездом и трамваем, а тут в Таврическом сразу соткнулись, и позвали их на это совещание, какого они себе и не прочили. А совещание это засело уже седьмой день, и решили теперь не разъезжаться, покуда всех-всех министров не переслушают и вдокон не разберутся: что ж в этом Питере делается и что надо делать на фронте?
Тут ещё, чтоб уметь, – надо слова все знать, без слов теперь никуда. Кончил Горовой когда-то два класса городского училища, читать-писать грамотно научился, а остальное – от твоей головы. И книжки же потом кой-какие почитывал на досуге – а вот этих слов ни одного никогда не встречал. А без них теперь – потонешь: и на совещании этом хоть и не сиди.
Так браться по нужде! Купил себе Горовой книжечку такую, для записи, и два карандаша на подсменку, как затупляются. И как новое слово услышит – так тут же его записывает на ухо, а ухо у него верное, – и что оно может значить приближно. Но чаще – и приближно не угадаешь, а спрашивай у знающего, офицера или кого, и тогда записывай. Поначалу кажется: ну, дух перенимает, ну, этих слов никогда не перечислить, не объять. А потом: э, нет, повторяться начинают, уже их узнаёшь.
Ещё от места знал он несколько: демократия – это значит новый порядок, как сейчас, без власти; пролетариат – это кто сам своими руками работает, вот как ты, первый рамонский бочар; программа – это значит, что наметила партия делать. Но дальше слова нарастали комом, и каждый день помногу: реформа, фракция, коалиция, диктатура, сепаратный, активный, организовать, интернационал, результат, перспектива, мотив, диагноз, колоссальный, трагизм, организм, металиризм – ёлки-палки! А там хуже, хуже: психологически, константировать, иерахия, протиционизм, этузиазм, санционировать – не всегда и записать успеешь, и не каждый офицер тебе объяснит. И всё же – добивался Горовой объяснений, а потом, с книжечкой сверяясь, уже и говорщиков понимал. Только быстрая хватка его и выручала, но попотеешь. И больше эти слова нагораживали советские-партийные, а министры – те даже проще.
В той же книжечке и фамилии записывал – и фамилиев мелькало немало, их тоже знать надо, если хочешь разбираться.
Вчера пришёл военный министр Гучков – сам-то из постели, говорит, но деловой. Но и, однако, силы в нём нету, зовёт на победу – а армию ему не вести, нет.
А нам – как раз вождя надо крепкого. Уже руки онемели – винтовку держать, в головах тьма разбрелась, долга война, долга не в меру, – вождя нам надо крепкого.
Потом Керенский, живчик вертлявый, совсем и не к военному делу приставлен, а долго почему-то говорил, да захлёбывался, да весь душой исходил, как будто с церковной паперти каялся, что душа его неспокойна, что дело так пойдёт к гибели, – это он верно забирал, прислушались ребята, – и жалеет, что не умер два месяца назад, – а это уж как в лужу. Всё пугал, пугал, как может плохо пойти, а что ж делать-то нам? Не сказал. Остерегайтесь, есть суд истории, трезвость, дисциплина, а как нам из ямы выбираться – не сказал.
Вот то-то и оно. Оно-то самое и трудное. Но – надо найти. И нам самим – тоже искать, вот здесь хотя б собравшимся.
Но и самим думать не дают, всё время от Совета руководствуют, вчера – длинный такой кавказец Церетели был председатель. Тоже долго внушал.
А сегодня объявили, что будут выступать один за другим три помощника военного министра, – и да, вот они все явились, три генерала, и ждали очереди перед солдатами объясниться, вот как!
Сперва – генерал Маниковский. Военное снабжение – величайшая тайна, и подробно нельзя её тут объяснять. Никто не знал масштабов войны, сперва запасов было только на 4 месяца. А в 16-м году как стали нагонять – так посадил нас транспорт. Но сейчас заводы работают хорошо, и уже с лихвой покрыли революционный перерыв. (Ой, врёт, наверно.) Ждём помощи из-за границы, самая мощная – Америка, хотя одно время казалось, не действует ли она заодно с немцами: как идёт судно с русским заказом – так взрыв или пожар. А теперь – будет исполнять.
По снабжению – так стали ему и кидать: почему пулемётов на фронте мало? и телефонных аппаратов? а в Петрограде – сколько хочешь.
И генерал – совсем по откровенности:
– Вы знаете, какое подлое, подозрительное время мы переживаем. Пойдёшь отнимать – заподозрят: куда, зачем? А вы пойдите сами в Совет и требуйте, чтоб каждый пулемёт был возвращён в армию.
Горовой – звонко через зал:
– А почему мы не видим на фронте автомобилей? Раненых трясут в телегах. А тут – весь Питер на автомобилях катается, и сестёр катают.
И со всех сторон кричат: верно! верно!
И генерал улыбается:
– Правильно, правильно. А вы, господа, обратитесь сами в Совет и скажите, что это – недопустимо.
– Нет, прикажите им вы!
– В том-то и беда, – жмётся генерал, и самому смешно, – что не послушают они нас. Это – вы прикажите!
Шумно плескали ему. Вот дошло – чтоб мы сами приказали! Так мы не даром сюда сошлись, надо нам, ребята, что-то устроить. А, Кожедров?
Кожедров всё молчит. А в кулаках – по пуду.
Второй генерал – Филатьев, по финансам и по законам.
– Я – даю деньги на войну. И вот этой самой рукой каждые три дня подписываю ассигновку в 100 миллионов. Но война стоит ещё больше того – 40 миллионов в день.
Мам-ма родная!
А пострадавшим от войны пособия? Будут всем. А отставленным генералам почему пенсии большие платят? А вот: генерал Беляев, под следствием, содержится на 40 копеек в день.
Довольна братва.
Ещё генерал, Новицкий. Этот – мол, ничего не успеваем:
– События идут с головокружительной быстротой. Мы работаем по 24 часа в сутки, и праздников нет.
Так и мы 24 и без праздников, удивил! А офицеры, засевшие в тылу? Будут отправлены на фронт. А которые уклоняются через Красный Крест и Земгор? Мол, нельзя, окажемся в затруднительном положении; но санитаров моложе сорока лет пошлём на передовые. А маршевые роты, будут идти? А как отдание чести? Вот – на днях приказ, отменим.
Ну и дураки, думает Горовой. Честь бы и не отменять, крепче держалось.