Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого

Солженицын Александр Исаевич

Об этой Бабушке за минувшие недель шесть, какую газету ни разверни, – везде прочтёшь, повсюду она ездила и держала речи, а ей же под 80 лет. Говорят, она в начале 70-х годов, уже не первой молодости, покинув мужа, а ребёнка отдав жене брата, отправилась пропагандировать среди крестьян. Не запомнил Шингарёв её специальных заслуг, но полвека жизнь её была – поселение, побег, эмиграция, нелегальное положение, каторга, амнистия, сбор денег в Америке на революцию, опять агитация, – и вот теперь с большим почётом эсеры везде возили её и показывали. Когда-то она звала на террор, теперь по

пути через Сибирь говорила, что радостней всего видеть отсутствие всякой власти, а приехав – звала народ забыть прежние распри и ничего нет выше любви.

И вот её сейчас внесли на руках в кресле на сцену – полную, крупную седую старуху, с круглым добрым лицом, она улыбалась и помахивала залу рукой. Все поднялись, хлопали, а крестьянские и солдатские депутаты тем более, сдирая шапки с голов, поняв, что это если не новая царица, то святая.

Поставили кресло – Бабушка несмущённо встала, прошла с развалочкой сразу к трибуне, уверенно её заняла и привычно заговорила, совсем не слабым голосом, отличная дикция, без напряжения голосовых связок при большом зале:

– Граждане! 50 лет сознательной жизни я только и думала об этом дне, когда наконец российское крестьянство станет во главе судеб русского народа. Граждане! Я не знаю человека счастливее себя. Сколько прекрасных товарищей погибли раньше меня, за много лет. 50 лет потрудившись на революционной работе, я, когда получила телеграмму, что совершилась великая революция, сейчас же подумала: а готовы ли мы довести эту революцию до счастливого конца? Вы можете взять всю землю, всю волю, всё образование, не пролив ни капли крови. Но от вас потребуется внимание к нуждам родины.

Ничего, вполне ясный ум, поворачивала к делу.

– Но я нисколько не сомневаюсь, что как только крестьянство вступит на политическую арену – оно проявит разум и терпение. Я рада за свой народ. Проезжая губернии, я видела: крестьяне настроены благородно, сознают свою мощь и не хотят употребить её во зло кому-нибудь. Они осторожны, как всегда, понимают, что разорить Россию можно в год-два, но это невыгодно, нужно, наоборот, соблюсти её богатства и имущества.

Например, племенной скот, который повсюду режут.

– Вы как хозяева отлично знаете, что отец сыновьям должен оставить лучшее, а не худшее наследство. Граждане! Свобода – это не только благо, но и обязанность. А на шею России навязывают новые долги: вся Россия занята исключительно содержанием армии. Подумайте, выгодно ли нам держать фронт в боевой готовности и сидеть сложа руки? Если бы наша армия захотела бы действительно помочь союзникам – война бы кончилась в один-два месяца. А мы её, граждане, затягиваем. Германцы что-то не принимают протянутую руку. Я бы спросила всех присутствующих: кто знает такой секрет или волшебство, чтобы кончить эту войну не сражаясь, – и я поклонюсь ему в ноги. Но нельзя же отдать 170 миллионов наших людей в угоду Вильгельму и Карлу!

Сильно хлопали, а старуха проплыла к столу президиума и уселась.

Однако до дела – до дела было ещё далеко. Теперь объявил Маслов, что съезд нуждается и во втором почётном председателе – и таким будет вождь эсеровской партии Виктор Михайлович Чернов.

Вот он, соперник. Его –

не на кресле внесли, но он значительным шагом вышел из-за кулис, где предусмотрительно хоронился до этой поры. Нет, не был это необузданный вождь террористической партии – это был 45-летний бонвиван, чуть с первой сединой, наслаждённый своей привлекательной наружностью, отличным костюмом, модными ботинками, свежейшим крахмалом вокруг шеи, каждым хитро отделанным волоском бородки (то ли лира, то ли перевёрнутое дубль-вэ) и самой же причёски, где тоже была рассчитана каждая волнистость. Это наслаждение своим видом, голосом, поворотами головы, расположением пальцев на столе – Шингарёв заметил за ним ещё на заседаниях Контактной комиссии, едва Чернов только приехал из Европы. Но странно, что он не откинул этой манеры и перед аудиторией, которая считалась крестьянской.

И опять все встали, – а Чернов лениво-величественно выслушал аплодисменты, слегка покланиваясь, и в той же манере перешёл на трибуну. Голос его был такой же сочный, жизнелюбивый, как и весь вид:

– Товарищи! Двадцать лет назад мне, тогда ещё юноше, выпало счастье принять участие в первых попытках создать организацию российского трудового крестьянства для борьбы за его заветные думы.

Какую это организацию, где, кто о ней слышал? И будто была борьба с оружием в руках против заклятых врагов народа, и не с лёгким чувством обнажаешь оружие…

– И о тех бойцах героической Народной Воли, которые в то время, когда народ ещё спал, одни оставались зовущим примером для всего народа… Всех тех, кто не дожил… когда мы достигли великого счастья дышать на свободной Руси свободным воздухом политической свободы, – мы должны вспомнить здесь со скорбью.

И был понят сигнал – и начали вставать, и все вставали и опять снимали шапки, на ком были (и Шингарёв тоже встал, со всем президиумом), и начали нестройным хором петь вечную память.

Ax, тоска! Грозно зависло живое дело – а тут… И крестьяне должны начинать с этих чужих им поминок.

А Чернов продолжал с видимым большим удовольствием:

– Когда первые борцы звали своим примером на борьбу с оружием в руках, – все мы верили, что увидим и мирный земледельческий народ с оружием в руках. И когда судьба вложила оружие в его руки – он произвёл такое возрождение в России, какое повергло в изумление другие народы.

И как закреплено кровью на улицах столицы братство солдат и рабочих, где их расстреливали протопоповские пулемёты. А теперь это братство ещё больше закрепится крестьянскими депутатами – и для всех, кто замышляет контрреволюцию…

Да скажи, как накормить страну? Вот с августа начнётся сев озимых – и не провалить его, как мы провалили яровой.

– Товарищи! Русская революция была для многих какой-то сказкой. Я приехал к вам из-за границы. Там этой сказке ещё недостаточно верят. Но если мы начали рассказывать такую хорошую сказку, то у нас появится охота и продолжать эту сказку. И мы расскажем сказку – сказку о земле, которая станет раскрепощённой. А когда мы скажем эту сказку – то за ней легко будет последовать и всем другим народам. И вот, товарищи, начав построение нового храма труда в светлой России…