Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого
Шрифт:
Но, конечно, шила в мешке не утаишь: кто-то продал меньшевикам в Исполком, там перепугались, и в самый день собрания 28-го утром в «Известиях» появилась статья против Красной гвардии: что она не нужна, вредна, угроза единству революционных сил, и вбивает клин между армией и пролетариатом – и даёт солдатам повод думать, что рабочие против.
Вот так т'aк! За два месяца революции первый раз «Известия» так выступали – и прямо же травили на большевиков.
В этих условиях – отменить собрание рабочегвардейских уполномоченных? Как раз наоборот – принять бой! И – всегда бы Шляпников за
И передал председательство Нюме Когану, а сам сел в зале, в первом ряду. Сошлось уполномоченных человек полтораста.
А тут явился от Исполкома и Юдин – мешать.
Коган бойко начал: цели, членство, средства. И, предвидя аргументы меньшевиков:
– Пусть не увлекаются те, кто думают, что завоеваниям революции ничего не грозит! Сторонники самодержавного строя куют свои предательские мечи! Никакого конфликта с революционной армией у нас не будет, мы с ней нога в ногу. А в случае, если её выведут из Петрограда, – пролетариат останется беззащитным? А в городскую милицию тоже проникли контрреволюционные элементы. А в послевоенный период пролетариату придётся бороться против буржуазии за социалистический строй.
И конечно придётся.
– И рабочие массы охвачены стремлением иметь свои вооружённые силы!
И предложил – сейчас же голосовать устав.
Но Юдин потребовал слова. Идея красной гвардии – в высшей степени вредная. Опасность контрреволюции отсутствует, от кого же защищать рабочий класс? Революционная армия – на страже свобод и не допустит, чтобы кто-нибудь перенял у неё эту задачу. Нужны не ружья, а профсоюзы и просвещение.
Наши ребята уже привычные: такой подняли шум, не давали Юдину говорить. Он напрягался:
– Как истинный друг рабочего класса я откровенно вам скажу, что наш рабочий пребывает в невежестве. Винтовку только тогда можно держать крепко, когда крепко в голове.
А это – ты нас кровно обидел! И в голове у нас не так?? Значит, крестьяне-солдаты могут винтовку держать, дозволено, а рабочим – не дозволено?.. Ну, тут и поднялось! Совсем не дали ему говорить. Десять минут зал только кричал. Шляпников молчал: по сути, так и надо, знайте наших. Пробился Коган: поставим на голосование, разрешить ли представителю Исполкома продолжать речь?
Оборвали шум, проголосовали: 74 – за продолжать, 79 – лишить слова!
Юдин стал уходить, за ним – часть из зала. Тогда вернули – ладно, пусть кончает.
Он – кончил, всё то же, а ему кричали:
– Всё равно дружины на заводах уже есть!
– Оружия и патронов не вернём!
– Вы сами нам их раздавали!
Верно, сами. Забыли. Отреклись.
– А ну, попробуйте, разоружите нас!
И опять Юдин свою папку под мышку – и пошёл вон.
И за ним – с кой-каких заводов, Невского судостроительного, Механического, но – немного.
Ушёл, а тут догадались, стали кричать:
– Они там сейчас против нас резолюцию вынесут, завтра в «Известиях» напечатают!
– А чтоб не было ихней резолюции!
– Чтоб не вышел завтрашний номер «Известий»!
– А вынесем резолюцию мы: чтоб они отменили свою резолюцию!..
А
Нет, исполкомские соглашатели, вам уже нашей гвардии не распустить.
Обошлось, как будто всё правильно, Шляпникову и легче, что без него. Всё уже – в колее. И катится.
Без него.
И пусть, лишь бы дело шло.
Но всё же стали избирать делегацию для переговоров с Исполнительным Комитетом, так и быть.
124
После апрельского кризиса – нет, так и не вернулись дела в нормальный ход. И правительство – задыхалось.
А всё – от жестокосердия Исполнительного Комитета: они не снимали своего неумолимого контроля – и вместе с тем безжалостно отклоняли зов войти в правительство самим.
И всё – как повисло в воздухе. И хотя, кажется, простиралась необъятная нива больших дел – сами заседания Временного правительства, всё поздненочные, на этой неделе, после публикации вопиюще грозного Обращения к стране – надо признаться, сузились до вопросов некрупного масштаба.
Позавчера, 26-го, отменили ссылку на поселение как вид наказания. Разрешили Керенскому учредить ещё одну должность товарища министра юстиции. Шингарёву – пригласить из Америки специалистов по большим холодильникам. Терещенке – выпустить в обращение кредитные билеты 1000-рублёвого достоинства (так – гораздо быстрей можно печатать, а тут и цены растут).
Вчера, тоже к полуночи, постановили образовать временную канцелярию Особой комиссии по ликвидации Главного Управления по делам печати. И упразднили ещё не отменённую предварительную драматическую цензуру, установили новый порядок регистрации театральных афиш. И отказать великорусскому оркестру Андреева в ежегодной субсидии.
Выздоровевший Гучков приезжал на эти ночные заседания, но почти демонстративно безучастен, – и после заседания не оставался на частные собеседования министров, в которых и билась жила жизни.
Не оставался на них и Милюков, всё более надменный и замкнутый.
Крайне огорчало князя Львова настроение и некоторых других министров. Например, Мануйлов как-то не проявлял импульса преодоления препятствий. Да если вспомнить, он и против Кассо не боролся за либеральность Московского университета – а сразу ушёл в отставку. Упрекали, что он и сейчас, при чистке министерства просвещения, проявляет безцельную осторожность.
А Коновалов стал жаловаться и сокрушаться от чрезмерных рабочих требований, якобы катастрофической разрухи в промышленности, подавал уже прямо панические ноты. Его спокойное сдобное лицо при этом кисло морщилось, он снимал золотое пенсне, понурял голову и ко всему остальному был как бы безвнятен. Узнать нельзя было того энергичного мануфактур-советника, который, вот, всего лишь прошлой осенью, собирал на своей московской квартире конспиративные совещания: как создать эксцессы, которые запугали бы царское правительство и вынудили бы его к уступкам.