Красное колесо. Узлы V - XX. На обрыве повествования
Шрифт:
И – придётся, да. Никак иначе.
Понимал, понимал Шингарёв отлично все эти сложности. Но, объявив хлебную монополию, – уже не имел он другого выхода. А объявляли её под гипнозом блистательного германского военного социализма, где учтено каждое зёрнышко и каждый цыплёнок, – значит возможен и этот путь?
Ужасно только то, что до сих пор в глубину крестьянского сознания всё ещё не продвинута необходимость расстаться с излишками хлеба. На Юге сев закончился, теперь могли бы везти хлеб – а всё равно не везут. В Полтавской губернии выполнен всего 1 %
Всех сил требовала эта невылазная работа, а тут какой-то неуместный, нековременный правительственный кризис, переговоры о коалиции, – и вот надо было терять время ещё сидеть на этих переговорах иногда. Шингарёв почему-то представлял, что этот кризис не касается его. И вдруг прошлой ночью разразился уход Милюкова – и теперь повисло: вообще остаются ли кадеты в кабинете?
В разогнанности огромной всероссийской работы это была такая дикость, не помещалось в уме: сегодня днём вместо министерства сидел на кадетском ЦК, недоумевая.
Однако решилось всё благополучно, остаёмся.
Однако: вот уже ясно называли на министерство земледелия – Чернова?.. Какая странность: как же можно назначать на живое место? И что этот Чернов, эмигрантский мечтатель, реально когда-нибудь делал?
Шингарёв даже не спорил горячо, а смотрел печальными глазами: ведь они совсем не понимают, какая громаднейшая работа им тут уже сделана, и ещё совершается, и насколько он в курсе всех движений, замыслов, крупных и мелких, – да как же его оторвать? да только прервётся всё!
Но советские всё неумолимее требовали себе земледелия, и слышать не хотели без этого. Однако проявился такой оттенок, что Чернов не хочет иметь дела с продовольствием. И Шингарёв стал соглашаться так: отдать земледелие, с его далёкими перспективами передела земли, с его висящими до Учредительного Собрания проблемами – с выкупом, без выкупа, в частное пользование или трудовое, социализация или национализация, – но оставить себе дело продовольствия, так принятое к сердцу, так живо двинутое им. Накормить страну в 1917 году – это была теперь честь Шингарёва, и этим оправдался бы его каторжный труд.
Но торговля портфелями шла дальше – и он в отчаянии видел, что у него хотят вырвать и продовольствие. И не потому, что был бы на него напросливый кандидат, а просто по счёту портфелей надо было отдать социалисту.
И из-за этого всё ломали! Да самое сердце отрывали! Он объяснял – всем вместе, а уже и поодиночке, кто его слушал: что он ведёт грандиозную операцию по заготовке хлеба, берётся спасти потребляющие центры до нового урожая, – что он провёл уже массу мероприятий, и теперь, когда вот-вот должны сказаться благоприятные результаты, в какую дикую голову может прийти – оторвать его? Да он ни за что не согласится!
Нет? – министры не понимали? Они готовы были предать и дело вместе с ним самим.
А
А это – было уже вдвойне обидно. Легче просто быть вышибленным из правительства. Заслужив себе в Думе славу финансового эксперта, Шингарёв в марте и ожидал получить министерство финансов. Но тогда отказали потому, что этот портфель был удобен Терещенке, – и Шингарёва пустили на новое незнакомое дело. А когда он и его освоил – теперь портфель финансов стал неудобен Терещенке, так возвращайся на финансы.
Нет! Шингарёв отказался наотрез: сейчас – я больше подготовлен к продовольствию, чем к финансам.
Этот переход сейчас был бы уже настолько глуп, что Шингарёв решил не подчиняться, даже если будет настаивать собственный ЦК партии.
И заколебались. Стали прикидывать: а не дать ли финансы Мануйлову (гуманитарному профессору, вовсе ничего не понимающему в них)? Но тогда Шингарёву ничего не остаётся вообще? Новый вариант: дать ему торговлю-промышленность…
Варианты взлетали, как ракеты на фейерверке: а кому тогда просвещение: Гримму? Кокошкину?
Когда без споров раздали портфели Керенскому, Терещенке, Скобелеву и Чернову – снова всё упёрлось в министерство продовольствия. Советские настаивали, что должен быть их кандидат, а именно Пешехонов.
Так что ж, Пешехонов будет теперь менять направление продовольственной политики? Нет. Так зачем тогда смена? Именно теперь, когда вот, через месяц, скажутся все результаты?..
Однако коллеги Шингарёва все сдавали. А он набрался твёрдости: нет, нет, нет!
Возникал и такой вариант: пусть Шингарёв сохранит себе министерство продовольствия – но и сверх того берёт финансы. А Пешехонову – почту и телеграф.
Тут ждалась делегация крестьянского съезда. И Шингарёв с надеждой задумывал: обратиться прямо к ним, объяснить положение с посевами, урожаем, и что нельзя перетрясывать это ведомство на ходу, – крестьяне поймут и заступятся.
Но делегация пришла неожиданная: свой же левый думец Дзюбинский (про которого в Думе говорили, что он и одну курицу бы не вырастил), три эсера (все три городские, один – всю жизнь эмигрант), и ещё двое, но тоже не пахари, а политики.
И обращаться к ним за поддержкой не пришлось. (Но всё-таки: съезд крестьянский открывается? Вот к ним и воззвать, что режут скот.)
А они явились со своим ультиматумом: чтобы Пешехонова сделать демократическим министром внутренних дел. Так тогда бы продовольствие могло остаться Шингарёву? – но без портфеля оказывался сам князь Львов. Замахали на крестьянских делегатов и министры, и советские, отговорили. Те прочли готовый тут проект правительственной декларации, согласились – и ушли.
А перекидка портфелей продолжалась. Недоставало ещё кадетов, и недоставало постов для них. Создать «министерство социального строительства»? Нет, пока только – социального обезпечения. Набокову? А он не хочет.