Красное колесо. Узлы V - XX. На обрыве повествования
Шрифт:
Всякое дело, проворачиваемое в реальном государстве, удивительно быстро обрастает неисчислимыми осложнительными мелочами, – это, правда, намного-намного трудней, чем произнести хорошую зажигательную речь. И тем не менее, черезо все немыслимые трудности творится великое дело: вот собирается первый свободный крестьянский парламент!
Сам Авксентьев тоже был эти недели перегружен множеством партийных вопросов, а вот – партия поручила ему быть председателем крестьянского съезда и сделать доклад об отношении к коалиции. И Авксентьев отработал стержень аргументации: стали множиться угрожающие признаки, впечатление распада российского государства, и демократия должна вступить в управление государством. Чернов трунил, что никаких признаков распада в России не видно, – но Авксентьев не думал так, его
Тем временем организационное бюро съезда уже начинало собираться в Народном доме на Кронверкском, еле подлеченном после пребывания пулемётного полка и теперь отданном под крестьянский съезд. Доклады уже распределили между собой: Чернов – о судьбе земли, Фондаминский – отношение к войне, Гоц – отношение к Совету рабочих депутатов, Питирим Сорокин – к Учредительному Собранию, Мякотин – к демократической республике и федерализму. А социал-демократы совсем не имели тут веса, даже не пытались встревать и тягаться с народниками.
Первый Крестьянский съезд! – какое величественное событие для России! Сколько б мы ни выдвигали трудовое крестьянство в наших декларациях, – оно всё ещё, всё ещё не стоит перед нами во плоти и крови, вот только сейчас явится! Мы невольно ослеплены городом от нашей городской жизни, мы ещё не опускали своего испытующего мерила в глубины деревенского моря. А ведь твердо знаем, что именно крестьянство, тяжёлая пехота деревни, закончит дело, начатое лёгкой конницей города. Но мы этого мерного грозного шага до сих пор не научились слышать.
Ожидалось не меньше тысячи депутатов ото всей деревенской России – но в назначенное 1 мая прибыло всего лишь около трёхсот, кого можно было хоть с натяжкой считать крестьянскими делегатами, включая и всех солдат, и тех местных деятелей.
Решено было, однако, что-то начать – и в душном, пыльном и неотапливаемом певческом зале Народного дома Авксентьев сделал приехавшим предварительный доклад о текущем моменте. Свободный русский народ должен дать деньги на ведение и окончание войны, а главное налоговое бремя будет положено на богатые классы. Но пока германский народ не разделается с кайзером – не может быть речи о сепаратном мире. Я обеими руками подписываюсь под новым воззванием Совета рабочих депутатов о необходимости наступления!
И с надеждой посматривал на зал. Однако все предпочитали тяжеловесно слушать, а не говорить. А выскочили молодые, в солдатских шинелях. Вот, мол, из Рязанской губернии:
– Мы – социалисты, и Временное правительство нам только мешает. Мы должны ему сказать: руки прочь! А наступать надо – против буржуазии всего мира!
Да это – большевик, наверно. А вот, мол, – из Инсарского уезда Пензенской губернии. И тоже, кажется, большевик:
– Временное правительство наслало комиссаров – а чем они отличаются от старой власти? Если Совет рабочих депутатов находит нужным поддержать Временное правительство – то мы не считаемся и не подчиняемся. Мы в бирюльки играть не будем! Уже вся Россия захватила помещичьи земли!
Ему кричат: – Неправда!
– Ну, по крайней мере, наш Инсарский уезд захватил!
Или так:
– В армию хлеб дадим. А городам? – пусть сперва устроют трудовую повинность. А то много народу середнего болтается, всё на транваях ездют.
Авксентьев был горько поражён этими репликами. Вот уж таких настроений он от крестьянства не ожидал. Ну, это случайные, и слишком грамотные, может быть, дезертиры? Надо ожидать настоящих, положительных депутатов, в зипунах.
А ведь как сложен будет земельный вопрос! Столыпин действовал, конечно, против народного сознания, которое выражено эсеровской программой: никакой земли в собственность никому, ни продавать, ни арендовать, а каждый получай надел, сколько можешь обработать. Но вот приехал секретарь с самарского губернского съезда и рассказывает: у нас многие крестьяне имеют по 17 десятин, а есть уже наделы и по 40 десятин, и много отрубников, а при общем переделе да с учётом безземельных губерний – ведь от них придётся отрезать, – да разве они дадут? «От Божьего дела в сторону сбивают», – надо отнимать только у помещиков и монастырей! Резолюцию в Самаре проголосовали, никто не стал им объяснять, что и у них отнимут.
Но и 3 мая к вечеру – депутатов кой-каких
А в эти дни – судорожные переговоры о коалиционном правительстве – и неужели не участвовать крестьянам?
И 3-го вечером собрали так: соединённое заседание оргбюро и выборных представителей от областей. Собрали по этому частному вопросу: надо срочно послать пятерых делегатов от крестьянства туда на переговоры, и вот есть кандидатуры: Дзюбинский, Фондаминский, Гуревич, Маслов… Но поднялась неожиданная буря, каких не бывало и в Совете солдатских депутатов, и не то что – отложить создание правительства на несколько дней, пока выразит своё мнение крестьянство, – но выступили и развернули привезенное жёлто-синее знамя украинцы-областники, «требуем автономии! посылать депутата и от нас!» На них другие накинулись, они им – «москвофулы!» Им: «подождите до конца войны!», они: «поляки с войском не ждут, латыши не ждут, поцелуй ты меня сегодня, а я тебя завтра!» Тогда стали выступать уже приехавшие делегаты кавказские, грузинские, армянские, татарские: «если от малороссов делегаты, тогда и от нас!»
Близ Чернышёвой площади утекали, утекали часы правительственных переговоров, последние часы, когда крестьянство могло выразить своё решающее слово, а тут кипел торг! (И что ж это будет на съезде?)
Наконец благоразумно уступили и кавказцы, и грузины, и армяне, и татары – а малороссы всё упирались. И включили-таки от них шестого: члена 1-й Думы Тесля.
А с чем же посылать? Совет крестьянских депутатов в общем присоединяется к условиям вхождения социалистов в правительство, но чтоб они были ответственны и перед Советом крестьянских депутатов. И вот ещё: чтобы министр внутренних дел был известный демократ.
Товарищи крестьяне! Революция в опасности! Голод, создавший революцию, может сожрать и свое детище. Без хлеба в городах не будет ни земли, ни воли в деревне. Спешите передать все хлебные запасы в распоряжение продовольственных комитетов!
166
Из последних дней выпало у Шингарёва двое суток на поездку в Ставку, склонил Милюков, а в общем зряшную: ну, выслушал ещё раз армейские нужды в продовольствии, да посетил могилёвский губернский съезд, так называемый крестьянский (если б действительно крестьянский – лучше б и не надо!), – и по срочному вызову Львова катили назад в Петроград.
Как раз в день отъезда в Ставку подписал новый большой приказ по министерству, грандиозный разработанный план для 44 губерний (без Закавказья, Туркестана, Сибири и Севера): какими мерами установить однообразные нормы потребления зерна и крупы на едока, не выше чего для сельского населения, не выше чего для города, с тем чтобы мочь передвигать из губерний избыточных в губернии с недостатком, – естественный шаг в развитие хлебной монополии. А возвратясь, уже мог с озабоченностью читать и неизменную газетную критику: что это нежизненная теоретическая мера, сколько недоразумений породит такой сложный контроль, предстоит переписать всё население, да по типам (дети, взрослые, занятые физическим трудом), и ещё сложней – подсчитать в крестьянских закромах точное количество зерна и крупы, 13 миллионов крестьянских дворов (у помещиков переписать нетрудно, да они своё уже и продали), и сколько обойдётся такая продовольственная организация (уже подсчитали – 150 миллионов), 200 тысяч продовольственных чиновников с канцелярией и писцами съедят всё добытое, – да будет ли ещё хлеб? И какая власть будет его реквизировать? С чего бы волостные комитеты стали сами себя обрезать? Каждый крестьянский двор утаит, сколько считает нужным, а как применять насилие при нынешнем состоянии деревни? Но именно отнимать насилием требовали неуёмные «Биржевые ведомости», высмеивая всякие попытки призывать крестьянина к жертвам.