Красное на красном
Шрифт:
Его Величество Бакна с некоторым сомнением выступил вперед, пожевал губами и заговорил на талиг. В Сагранне все знают талиг, даже козлы, даже те, кто делает вид, что не знает и не желает знать.
— Мой народ много и долго терпел, — начал новоявленный король, — и виновны в этом бирисские кошки и кагетские ызарги. Но пришел наш день, и Великий Бакра указал нам путь к победе. Мы вернули себе все, что потеряли, но этого мало. Мы не уйдем из Озерной долины, она принадлежит и будет принадлежать моему народу, мы не вернем Барсово ущелье, мы сумеем сделать дорогу на запад дорогой дружбы, мы…
Рокэ хорошо натаскал козопаса,
— Наш народ помнит не только зло, но и добро. Мы не позволим облезлым кошкам вредить Талигу. Враги наших друзей — наши враги. Подведите того, кто привел бириссцев в Варасту.
Может, все-таки убьют здесь, по-своему, по-варварски? Лучше умирать один день, чем полгода. Дикари обидчивы, если их как следует оскорбить, его наверняка прикончат. Что же сказать этому козлиному королю?
Эпинэ все еще думал, когда два казарона подхватили его под руки и потащили вперед. Какая честь! Когда до победителей оставалось не более пары шагов, кагеты отступили, и кто-то с силой толкнул пленника в спину. Не ожидавший этого Робер упал к ногам Ворона. Кажется, он здорово разбился о камень — если не везет, то не везет во всем. Иноходец попытался подняться, но мешали веревки и хлынувшая из носа кровь.
2
Здоровенный казарон толкнул Робера в спину, тот упал и очень неудачно, прямо на острый каменный осколок. Кагеты и не думали помогать, бакраны молчали.
— Юноша, — в голосе Алвы слышалась досада, — да помогите же ему в конце концов! Сам он не встанет, и мы никогда отсюда не уберемся!
Дик опрометью бросился к пленнику, надо было сделать это самому и сразу. Какая же он в сущности дрянь, трусливая дрянь!..
— Спасибо, Дикон, — Эпинэ с грехом пополам поднялся, но кровь не останавливалась, — не рискуйте зря…
Если б он рискнул, но он струсил. Святой Алан! Он бы и сейчас таращился на связанного друга, если б не приказ эра, которому хочется закончить с делами и напиться.
— Усадите его, — прикрикнул Ворон, — пусть закинет голову, а на переносицу — лед. И развяжите! Не кагет, не удерет…
Кровь течь перестала, но веревки не поддавались, и Дик резанул их фамильным кинжалом.
— Клинок Эгмонта, — прошептал Иноходец, растирая кисти, — не думал, что снова его увижу. Он старше Кабитэлы, сейчас таких не найдешь.
Их никто не слышал, обломок скалы, у которой Ричард усадил пленного, был довольно далеко от продолжавших разговор людей, одинаково враждебных и Дику, и Роберу.
— Робер, — выпалил юноша, — соберитесь. Нужно бежать, другого шанса не будет.
— Этого тоже не будет, — Эпинэ покачал головой, — я далеко не уйду.
— Вы не поняли, я с вами!
— Нет!
— Эр Эпинэ, я…
— Дикон, — Иноходец изобразил что-то, похожее на улыбку, — мы не уйдем дальше той горки.
— Лучше умереть, сражаясь…
— Золотые слова, но у тебя есть мать и сестры. И вообще лучше быть живым и хоть на какой-то свободе, чем мертвым.
— Но…
— Заткнись! Я не позволю сыну Эгмонта умереть из-за моей глупости. И не стану изображать из себя труса. Эпинэ не бегают и не ползают в ногах у всякой дряни. Прикончат меня на месте — хорошо. Нет, ты мне поможешь, только не сегодня. Подкинешь нож, но не свой, а попроще, и пусть думают, как я его добыл.
— Робер!
— Цыц, Дикон! К нам идут. Спасибо тебе, но не судьба.
Не судьба… Оскар Феншо тоже сказал, что не судьба.
— Он может идти? — Могучий бакран с сомнением посмотрел на привалившегося к камню Эпинэ.
— Да, — твердо ответил тот. Горец предложил Иноходцу руку, но Робер в ответ покачал головой и поднялся, хоть и с трудом, но без посторонней помощи. Неужели его сейчас убьют?! Нет, вряд ли. Повезут в Олларию, а по дороге может случиться всякое. Робер придет в себя, они выберутся из гор, а от Рассанны до Гайифы рукой подать. Что бы ни говорил Эпинэ, они убегут вдвоем, и будь, что будет.
Дик сунул кинжал в ножны и пошел рядом с Робером, всем своим видом показывая, что тот, кто поднимет руку на пленника, будет иметь дело с ним.
3
— Ты виновен в преступлениях против Талига? — Голос старого бакрана был тверд и холоден, как голос его распрекрасных гор, если бы те вдруг заговорили. — Подумай и ответь.
Он думал. Он думал с той самой минуты, как узнал, что Адгемар за гоганское золото подрядился разорить Варасту. В глазах Олларов это, без сомнения, было преступлением, но это делалось ради возрождения Талигойи. Оллары и Сильвестр губят страну, а что делают они? Смогли бы Альдо и Штанцлер остановить стронутый ими же обвал, или он накрыл бы и правых и виноватых, и новое и старое?
— Ты виновен? — возвысил голос старик.
Сказать правду про Белого Лиса, про кровавого Лиса? Чтобы Ворон и его бакраны утопили еще сотню тысяч человек. Нет, пусть живут! Но как Мильжа дал себя убить, или… Или казар заставил его поверить, что он спасает свой народ и… своего друга?!
— Ты виновен?
Надо отвечать.
— Я делал то, что должен, и я ни в чем не раскаиваюсь, но лишь Создатель знает, было это Добром или Злом.
— Хороший ответ. — Козопас наконец-то отвернулся и теперь уставился на Рокэ. — Я сужу этого человека на земле Бакры и по закону Бакры, так пусть великий Бакра решит его судьбу. Наш закон прост. Кровь убитых обвиняет, а Бакра судит. Обвиненному на голову кладут плод абехо, обвинитель должен его сбить. Он может быть лучшим стрелком и не желать убийства, но Бакра направит его руку, и он убьет. Он может впервые взять в руки лук, но Бакра направит его руку, и он собьет плод. Если плод абехо будет сбит, обвиненный оправдан, если он умрет, он виновен, если выстрел пропадет, испытание повторится. И так каждый день, пока Бакра не примет решение. Сын Ветров, ты — кровь Талига, и ты — обвинитель.
— Я понял, — усмехнулся Рокэ. — но я не стреляю из лука. Согласится ли Бакра на пистолет?
— Смерть может принять любое обличье.
— Отлично, — Рокэ вынул оружие, — Робер, молитесь Создателю, чтоб Бакра рассудил по справедливости и покарал истинного виновника бед Талига и прочих бед, настоящих и будущих.
«Леворукий и все твари его, — с тоской подумал Робер, следуя за отмеряющим шаги молчаливым бакраном, — он же пьян. Вот уж воистину суд божий, будь Ворон трезв, он бы его пристрелил без всякой жалости, а сейчас… В голову Алва не промажет, сколько бы он ни выпил, а в эту дурацкую ягоду — запросто, даже если спьяну вздумает пощадить».