Красное самоубийство
Шрифт:
Вот в чем суть! В красно-коричневой опасности, нависшей над Россией. «Идет ползучая реставрация, – продолжает Яковлев. – Красно-коричневые уже составляют списки, и я видел эти списки, кого и в каком порядке будут судить».
«Нет сегодня второго такого государства в мире, где было бы столько нацистских и неофашистских партий, сколько их нынче в России. Причем действуют они совершенно легально, зачастую при полном благорасположении властей. Им, русским нацистам, вольготно на Руси. До последнего времени им нигде не противодействовали. Прокуратура и милиция лояльны... Несмотря на то, что по настоянию президента закон о противостоянии экстремизму все-таки принят. Вот потому-то нацизм в России – больше, чем нацизм. Потому что здесь ему лучше, чем где-либо еще...
В сегодняшней России – не менее полусотни организаций и партий, исповедующих
Газета «Московский комсомолец», 2003 г.
В 2004 году газета «Известия» сообщает:
«В 85 городах страны действуют фашистские организации... По информации, обнародованной социологом А. Тарасовым, осенью прошлого года началось резкое увеличение числа убийств, совершенных скинхедами по всей стране. Этот рост продолжается и по сей день... Доклад А. Тарасова из Московского бюро по правам человека “Нацскины в современной России” – это история движения в нашей стране, свидетельства о погромах и убийствах и данные о том, что, как правило, милиция квалифицирует деятельность скинхедов не как разжигание национальной ненависти и организацию массовых беспорядков, а как хулиганство.
По данным А. Тарасова, в 1992 году в Москве было около десятка скинхедов. Сейчас их в Москве и Московской области, по разным подсчетам, от пяти до пяти с половиной тысяч. В Петербурге – до трех тысяч.
Осенью прошлого года произошло резкое увеличение числа убийств, совершенных скинхедами по всей стране. И резкий рост числа судебных процессов. Но это никак не повлияло на деятельность скинхедов.
– После того как в регионах начались процессы над скинхедами, они начали совершать демонстративные нападения, – говорит Тарасов. – Кстати, все суды – по поводу убийств. То есть надо было произойти убийству, чтобы власти стали обращать на них внимание...
За последние месяцы случаи задержания и арестов скинхедов участились. Однако Тарасов утверждает, что власти обращали на скинов внимание и раньше, но по-другому. Каким-то образом используя их для своих нужд. Материал, который он обнародует, сенсационный и пугающий: “Накопилось определенное количество данных о том, что нацскины поощряются, организуются и используются в своих интересах правящими кругами России”»
Опыт советизации
Союз Сталина с Гитлером принес нам новые земли в Восточной Европе с населением 23 миллиона человек. Впервые перед «вождем мирового пролетариата» появилась возможность начать давно задуманную советизацию новых территорий. Началась она с Польши. Разумеется, с массового террора. Многострадальная страна стала полигоном для Гитлера и Сталина, разорвавших ее пополам и как бы соревновавшихся друг с другом в злодеяниях на польской земле. Достаточно вспомнить, что по приказу Сталина были тайно расстреляны тысячи польских офицеров, попавших к нам в плен.
О первом опыте советизации в нескольких восточноевропейских странах в канун Великой Отечественной войны сохранилось мало источников. Во-первых, срок этого эксперимента оказался невелик, немецкие войска быстро заняли эти страны. Во-вторых, нам были невыгодны свидетельства о том периоде, мы их всячески скрывали или фальсифицировали. Так, в массовых казнях польских офицеров мы были вынуждены признаться только спустя полвека, когда нас весь мир прижал к стенке неопровержимыми доказательствами.
Но есть одна, можно смело сказать, эпохальная книга, в первых главах которой подробно освещаются события в захваченной нами по сговору с Гитлером Бессарабии. Несколько слов об ее совершенно уникальной истории.
Из многих литературных открытий, подаренных нам перестройкой, самым выдающимся, на мой взгляд, ни с чем не сравнимым, стали воспоминания Евфросинии Керсновской «Сколько стоит человек». Не могу не гордиться тем, что по воле случая стал одним из первых читателей Евфросинии Антоновны и смог поспособствовать появлению в «Огоньке» ее первой печатной публикации. Ее мемуары – воистину невиданный труд: 1500 страниц и 700 авторских цветных рисунков к ним. Это не просто талантливо написанные воспоминания, нет, это нечто неизмеримо большее! Аналогов ему, пожалуй, не подобрать. Конкретный, предельно заземленный материал, не претендующий на обобщения, с каждой страницей, с каждым рисунком перерастает в литературное явление необычайной силы.
После публикации в «Огоньке» (более шестидесяти ее рисунков с ее же текстами) в журнале «Знамя» была напечатана примерно треть всей рукописи. Обе публикации вызвали небывалый поток читательских писем, многие их авторы, бывшие узники ГУЛАГа (о нем – пять из шести частей книги), отмечают не только мастерство автора как литератора, но и потрясающую точность, правдивость ее мемуаров. В письмах предлагается выдвинуть их на Нобелевскую премию, на что, несомненно, имелись бы основания, но, увы, посмертно эту премию не дают.
В 1991 году в Москве был издан альбом с рисунками Керсновской и ее подписями к ним. В 2000 году наконец вышли ее воспоминания, но без этих иллюстраций. Несомненно, эта работа будет все же издана целиком, то есть текст с рисунками вместе. В таком виде мемуары Керсновской и станут одним из главных памятников советской эпохи, станут книгой века, потому что в ней говорится не только об оккупации нами Бессарабии, не только о ГУЛАГе, но и о том времени. Остается ждать и надеяться, ведь у нас прочно сложилась традиция делать книги такого масштаба достоянием широких масс только много лет спустя после смерти их авторов, можно вспомнить хотя бы Булгакова и Платонова...
В 1940 году Керсновской было 32 года. Она жила тем, что трудилась на земле на себя и на мать, любила свое дело и работала за пару мужиков. За несколько лет до этого она окончила гимназию, и отец хотел, чтобы она училась дальше, а находившееся в упадке их небольшое хозяйство хотел продать. Но Евфросиния очень прикипела к сельской жизни. В 1939 году отец умер, и она стала хозяйничать самостоятельно. Она вспоминает:
«И вдруг по радио: “Советский Союз заявил о своих притязаниях на территорию Бессарабии...” Теперь даже трудно себе представить, что сердце, которое, как мы знаем, должно быть “вещуном”, ничего не возвестило. Как будто еще совсем недавно в Прибалтийских республиках не произошла катастрофа (мы их оккупировали – В. Н.) и как будто мы не могли догадаться, во что это выльется?!»
В разгар лета 1940 года перед босоногой Евфросинией, ловко орудовавшей вилами, появились наши кавалеристы, обратились к ней:
«– А скажи-ка, где у вас здесь барин?
– Барин – это я!
... Душой я тянулась навстречу этим людям: ведь это были свои, русские. Вернувшись в дом, мама сказала:
– Ты обратила внимание, как он произнес “мамаша”? Мне он стал сразу близок, как сын...
Она ласково и смущенно их угощала, наливая чуть дрожащей рукой холодное ароматное вино».
Но это была только первая встреча. Потом были и другие. Керсновская вспоминает о нашем «политруке, очень любившем поговорить на политические темы». Она пишет о нем:
«Как-то, присмотревшись к тому, как живут у нас рабочие, отнюдь не богатые люди, он с досадой воскликнул:
– Мы 23 года боролись, голодали, всякие лишения переносили, чтобы принести трудящимся всего мира свободу... А вы тут жрете колбасы и белый хлеб!
Простая деревенская девчонка, работавшая у кого-то прислугой, ответила политруку на это:
– А разве мы вас просили голодать 23 года, чтобы освободить нас от колбасы и белого хлеба?»
В этом столь коротком обмене мнениями – смысл той трагедии, которую принесли с собой наши солдаты на своих штыках. Пожалуй, вопрос политрука и ответ ему можно было бы сделать эпиграфом к этой книге...
Что еще, кроме таких недоуменных вопросов, мы могли принести с собой в чужие земли? Наши карательные органы, так называемое раскулачивание и коллективизацию по нашему ужасному образцу... Керсновская рассказывает, как к ней пришли несколько местных жителей после митинга, о котором вспоминали так:
«Ой, смеху было! Собрались мы. И вот приехали какие-то начальники. Стали всяко-разно говорить: “Мы вас освободили, раскрепостили. Теперь у вас будет новая, счастливая жизнь! Вот у нас в колхозах получают даже по два килограмма на трудодень”. Мы чуть со смеха не повалились! Чтобы мы за два килограмма хлеба работали, да на своих харчах! Тогда выступили Спиридон Мотрук и Лена Волченко. Они бедняки, ни кола ни двора – им и говорить ловчее, Их-то никто не попрекнет, не заподозрит. “Да что вы, – говорит Спиридон, – зачем мне ваши два килограмма в колхозе? Я пойду косить к людям и получу 50 килограмм в день, И накормят меня пять раз от пуза, а вечером кварту вина вдобавок!” И все поддержали: Верно, – говорят, – не нужно нам ваших двух килограммов! Мы своим курам больше насыпаем!»