Красношейка
Шрифт:
Хохнер закатил глаза, потом перегнулся через стол и быстро прошептал:
— За все, что на меня повесили, мне здесь светит вышка. Понимаешь, о чем я?
— Возможно. Продолжай.
— Я могу рассказать тебе кое-что про того мужика в Осло, если ты пообещаешь мне, что ваше правительство попросит здешних черномазых помиловать меня. За то, что я вам помог, понимаешь? Эта ваша премьерша приезжала сюда, они с Манделой встречались. Бонзы из конгресса, которые сейчас тут всем заправляют, они любят Норвегию. Вы их поддерживали, бойкотировали нас, когда об этом просили черномазые коммунисты. Они к вам прислушаются, понимаешь?
— Почему ты
— Черт! — Хохнер стукнул кулаком по столу так сильно, что пепельница подпрыгнула и посыпались окурки. — Ты что, ничего не понимаешь, сука? Они думают, что я убил тех черномазых!
Он вцепился в край стола и пристально посмотрел на Харри. Потом его лицо сморщилось, как проколотый мяч. Он закрыл лицо руками.
— Они спят и видят, как бы меня вздернуть!
Он хрипло всхлипнул. Харри смотрел на него. Кто знает, сколько те двое допрашивали его, прежде чем пришел он. Харри глубоко вдохнул, перегнулся через стол, одной рукой взял микрофон, а другой выдернул провода.
— Идет, Хохнер. У нас остается десять секунд. Кто такой Урия?
Хохнер посмотрел на него сквозь растопыренные пальцы.
— Что?
— Быстро, Хохнер. Сейчас они придут!
— Он… он старик, ему за семьдесят. Я его видел только один раз, когда передавал оружие.
— Как он выглядел?
— Старый, как я и сказал…
— Особые приметы!
— На нем было пальто и шляпа. Это было глубокой ночью, в темном порту. По-моему, голубые глаза, рост средний… э-э…
— О чем вы говорили? Быстро!
— О всякой фигне. Сначала мы говорили по-английски, а потом он сказал, что умеет по-немецки. Я сказал, что мои родители из Эльзаса. И он сказал, что бывал там, в городе, который называется Зеннхайм.
— Зачем ему винтовка?
— Не знаю. Но он непрофессионал, слишком много трепался, а когда получил товар, сказал, что не брал в руки оружия уже лет пятьдесят, а то и больше. Он сказал, что ненавидит…
Дверь в комнату распахнулась.
— Что ненавидит? — прокричал Харри.
В это мгновенье он почувствовал, как ему в шею вцепилась чья-то рука. И кто-то зашипел ему прямо в ухо:
— Что ты делаешь, черт тебя дери!
Пока Харри тащили к двери, он смотрел на Хохнера. У того был остекленевший взгляд, кадык ходил вверх-вниз. Харри увидел, как он пошевелил губами, но не расслышал, что он сказал.
Дверь снова защелкнулась перед ним.
Пока Эсайас вез его до аэропорта, Харри тер шею. Двадцать минут они ехали в молчании, наконец Эсайас заговорил:
— Мы работали над этим делом шесть лет. В этом списке стран, куда он доставлял оружие, — двадцать государств. И мы все боялись, что случится то, что случилось сегодня: что кто-то посулит дипломатическую помощь в обмен на информацию.
Харри пожал плечами:
— И что? Вы его схватили, на этом ваша работа кончается. Тебе, Эсайас, дадут за это медаль. А какие договоры заключает Хохнер и правительство — это уже не твоя забота.
— Ты же полицейский, Харри, ты понимаешь, каково видеть, как на свободе разгуливают преступники, которым убить — раз плюнуть. И они будут убивать, стоит их только выпустить.
Харри не ответил.
— Ты ведь понимаешь? Это хорошо, что понимаешь. Потому что тогда у меня к тебе предложение. Думаю, Хохнер свою часть сделки выполнил и рассказал тебе, что должен был. А значит, ты можешь выполнять или не выполнять свою часть по своему личному усмотрению. Understand — izzit? [32]
32
Ты меня понимаешь? (искаж. англ.)
— Я просто делаю свою работу, Эсайас. Хохнер может потом понадобиться мне как свидетель. Извини.
Эсайас с такой злостью ударил по рулю, что Харри вздрогнул.
— Послушай меня, Харри. Это случилось до выборов тысяча девятьсот девяносто четвертого, когда нами еще правило белое меньшинство. Тогда Хохнер застрелил двух девочек, обеим было по одиннадцать лет. Он убил их с водонапорной башни, за школьным двором в черном районе, который называется Александра. Мы думаем, за этим стояли люди из Националистической партии, партии апартеида. Из-за школы шли споры, потому что в нее ходили трое белых. Он стрелял сингапурскими пулями, такими же, какие применялись в Боснии. Они закручиваются винтом и сверлят все на своем пути. Обеим он попал в горло, «скорая» ничего не смогла бы сделать, даже если бы приехала вовремя, хотя в черные кварталы они тогда приезжали через час после вызова.
Харри молчал.
— Но ты ошибаешься, Харри, если думаешь, что мы просто хотим отомстить. Мы хорошо понимаем, что на чувстве мести новое общество не построишь. Поэтому первое чернокожее правительство организовало комиссию для расследования насилия, причиненного во времена апартеида. И целью было не отомстить, а добиться покаяния и простить преступников. Это залечило много ран и помогло обществу в целом. Но одновременно мы проигрывали войну с уголовниками. Особенно здесь, в Йоханнесбурге, где ситуация вовсе вышла из-под контроля. Харри, мы молодая и уязвимая нация, и чтобы так дальше не продолжалось, нужно показать, что закон и порядок кое-что значат, что хаос не оправдывает преступлений. Все помнят те убийства в девяносто четвертом и сейчас следят по газетам за ходом следствия. Так что это куда важнее, чем твое или мое личное желание, Харри. — Он сжал кулак и снова ударил по рулю. — Дело не в том, что мы возомнили, что можем решать, кто должен жить, а кто нет. Мы просто хотим вернуть простым людям веру в справедливость. А иногда для этого нужно казнить пару человек.
Харри достал из пачки сигарету, опустил стекло и посмотрел на желтые горы мусора, которые разбавляли монотонность выжженной голой равнины.
— Ну, что скажешь, Харри?
— Прибавь газу, Эсайас, а то я опоздаю на самолет.
Эсайас ударил так сильно, что Харри удивился, что руль вообще выдержал.
Эпизод 33
Лайнцер-Тиргартен, Вена, 27 июня 1944 года
Хелена сидела одна на заднем сиденье черного «мерседеса» Андре Брокхарда. Автомобиль, покачиваясь, полз вдоль конских каштанов, будто охраняющих эту аллею, в сторону конюшен Лайнцер-Тиргартена.
Она смотрела на зеленые лужайки. Машина ехала, поднимая небольшое облако пыли с сухой гравиевой дороги, и, хотя окно было открыто, в салоне было нестерпимо жарко.
Когда они въехали в буковый лес, лошади, которые паслись там, с любопытством подняли головы.
Хелене нравился Лайнцер-Тиргартен. До войны она часто приходила сюда по воскресеньям. Здесь, в зеленом парке, что в южной части Венского леса, она устраивала пикники с родителями, дядюшками, тетушками или конные прогулки с друзьями.