Красношейка
Шрифт:
— Мы полагаем, что вы можете помочь нам найти одного человека.
— Вы упоминали об этом по телефону. И кто этот человек?
— Это нам неизвестно. Но мы предполагаем, что у него голубые глаза, он норвежец, ему за семьдесят. И он говорит по-немецки.
— И?
— Вот и все.
Юль рассмеялся:
— Да, тогда вам есть из кого выбирать.
— Ну, у нас в стране сто пятьдесят восемь тысяч мужчин в возрасте от семидесяти и старше, и думаю, примерно сто тысяч из них с голубыми глазами и говорят по-немецки.
Юль приподнял бровь. Харри глупо ухмыльнулся:
— Ежегодная
— А почему вы считаете, что я смогу вам помочь?
— Мне так показалось. Этот человек сказал кое-кому другому, что не брал в руки оружия лет пятьдесят, а то и больше. Я подумал, точнее, моя коллега подумала, что пятьдесят, а то и больше — это больше, чем пятьдесят, но меньше, чем шестьдесят.
— Логично.
— Да, она очень… э-э, логичная. Давайте предположим, что это было пятьдесят пять лет тому назад. И получается, что это было прямо в разгар Второй мировой. Тогда ему было двадцать и у него было оружие. Все норвежцы, у кого было оружие, должны были сдать его немцам. Вывод: где он тогда был?
Харри поднял три пальца:
— Правильно, либо он — в Сопротивлении, либо бежал в Англию, либо на фронте, в «Норвежском легионе». Он лучше говорит по-немецки, чем по-английски. Следовательно…
— Стало быть, ваша коллега вывела, что он воевал за Гитлера? — сказал Юль.
— Именно.
Юль глубоко затянулся.
— Многим бывшим в Сопротивлении тоже пришлось выучить немецкий, — сказал он. — Чтобы внедряться, подслушивать и так далее. И вы забываете норвежцев, служивших в шведской полиции. [36]
36
С осени 1943 г. в Швеции, официально сохраняющей военный нейтралитет, под видом полицейских частей обучались участники норвежского Сопротивления. (Прим. перев.)
— Значит, вывод вас не устраивает?
— Ну-у, дайте мне время подумать, — ответил Юль. — Примерно пятнадцать тысяч норвежцев пошли в немецкие войска добровольцами, из них взяли только семь тысяч — им и выдали оружие. Их было намного больше, чем тех, кто записался в английскую армию. И хотя в Сопротивлении к концу войны было больше норвежцев, очень у немногих из них было оружие. — Юль улыбнулся. — Допустим, вы правы. Сейчас, разумеется, напротив их фамилий в телефонном справочнике не пишут, что они служили в СС, но я исхожу из того, что вы уже решили, где будете их искать.
Харри кивнул:
— Протоколы дел об измене родине. Готовые архивы, со всеми необходимыми данными. Я вчера весь день их просматривал и надеялся, что большинство из них уже умерло и у нас остается не такой уж и большой список. Но я ошибся.
— Да, они живучие, черти, — усмехнулся Юль.
— И вот поэтому мы позвонили вам. Вы знаете о норвежских нацистах больше, чем кто-либо другой. Мне нужно, чтобы вы объяснили, как думает такой человек, что им движет.
— Спасибо за доверие, Холе, но я историк и не разбираюсь в мотивах поступков отдельных людей. Как вам должно быть известно, я был в вооруженном подполье, и не думаю, что смог бы влезть в шкуру нациста и понять, как он думает.
— Но мне кажется, вы все-таки кое-что об этом знаете, Юль.
— В самом деле?
— Думаю, вы понимаете, о чем я. Я весьма основательно подготовился к встрече с вами.
Юль снова затянулся и посмотрел на Харри. В этой тишине Харри вдруг почувствовал, что кто-то стоит за его спиной. Он обернулся и увидел пожилую женщину в дверях гостиной. Ее ласковые, спокойные глаза смотрели на Харри.
— Мы тут разговариваем, Сигне, — сказал Эвен Юль.
Она энергично кивнула Харри и хотела что-то сказать, но, встретившись взглядом с Эвеном Юлем, остановилась. Потом снова кивнула, тихо вышла из комнаты и прикрыла дверь.
— Значит, вам все известно? — спросил Юль.
— Да. Она была медсестрой на Восточном фронте, верно?
— Под Ленинградом. С тысяча девятьсот сорок второго до отступления в сорок третьем. — Он отложил трубку. — А почему вы так охотитесь за тем человеком?
— Честно говоря, мы и сами этого не знаем наверняка. Но это может потом вылиться в покушение.
— Хм.
— Так кого искать? Сумасшедшего? Убежденного, закоснелого нациста? Бандита?
Юль покачал головой:
— Большинство легионеров отсидели свое в тюрьме, а потом снова влились в общество. Многим это удалось удивительно легко, хотя на них и было клеймо предателя. А впрочем, это совсем не странно. Это лишний раз показывает, что те, кому удается сделать карьеру во время такого катаклизма, как война, и в мирное время оказываются довольно энергичными.
— Значит, тот, кого мы ищем, мог очень хорошо устроиться в жизни?
— Вполне.
— Даже пробиться в верхушку общества.
— Нет, пути на государственные должности им, конечно, заказаны.
— Но он мог стать дельцом, частным предпринимателем. В общем, заработать достаточно денег, чтобы купить винтовку за полмиллиона. Но на кого он может охотиться?
— Это обязательно должно быть связано с его нацистским прошлым?
— Что-то подсказывает мне, что это так.
— И что же, он хочет отомстить кому-то?
— Разве это не естественно?
— Конечно, естественно. Многие норвежские нацисты считают, что именно они были настоящими патриотами в войну, что в тех условиях, которые сложились к сороковому году, они действовали во благо народа. И что когда мы судили их за измену, то это было беззаконие с нашей стороны.
— Ну и?..
Юль почесал за ухом.
— Ну-у. Судьи, которые выносили приговоры, уже давно умерли. И политики, которые требовали этого суда, — тоже. Кому мстить?
Харри вздохнул:
— Вы правы. Но я просто пытаюсь собрать головоломку из тех кусков, которые у меня есть.
Юль взглянул на часы.
— Обещаю подумать над этим, но, честное слово, не знаю, смогу ли вам помочь.
— Все равно, спасибо. — Харри встал, потом, вспомнив о чем-то, достал из кармана куртки несколько сколотых листков. — Я снял копии с допроса свидетеля в Йоханнесбурге. Может быть, это вам как-нибудь поможет?
Юль сказал «да», но покачал головой, как будто имел в виду «нет».
Когда Харри уже одевался в прихожей, он показал на фотографию молодого человека в белом халате: