Красношейка
Шрифт:
— Ну, вы могли бы зайти к нам совсем ненадолго. У других наших гостей ведь тоже какие-то планы на завтрашний день.
— Спасибо. Я постараюсь и, если смогу, позвоню вам. А кто ваши друзья?
Эуне еще раз поправил галстук.
— Вроде вас, — ответил он. — Но у жены есть и приличные знакомые.
В эту секунду подъехало такси. Харри открыл доктору дверь, Эуне забрался внутрь, но перед тем, как он уехал, Харри вдруг спросил:
— А отчего у человека появляется СРЛ?
Эуне внимательно посмотрел на Харри:
— Зачем
— Точно не знаю. Но это может быть важно.
— Хорошо. У большей части больных СРЛ в детстве имела место травмирующая ситуация. Но душевную травму они могли получить и позже. Люди создают себе иную личность, чтобы уйти от проблем.
— О каких душевных травмах можно говорить, если речь идет о взрослом человеке?
— Ну, подумайте. Возможно, он пережил природный катаклизм, потерял любимого, подвергся насилию или долго жил в страхе.
— Как, например, солдат на войне?
— Да, такая травма вполне может быть у солдат.
— Или у партизан.
Последнюю фразу Харри сказал сам себе, потому что такси с доктором Эуне уже уехало.
— В «Скотсман», — сказал Халворсен.
— Ты собираешься провести семнадцатое мая в пабе «Скотсман»? — Харри сделал недовольное лицо и поставил сумку за вешалкой.
Халворсен пожал плечами:
— А есть другие предложения?
— Ну, если обязательно должен быть паб, выбрал бы что-нибудь поприличнее. Или тоже вариант: попроси начальство, чтобы тебя записали на дежурство. Приличная надбавка за работу в праздник, и никакого похмелья.
— Я над этим подумаю.
Харри плюхнулся в кресло.
— Когда ты его починишь? Оно так ужасно скрипит.
— Его невозможно починить, — проворчал Харри.
— Пардон. Как там с Веной?
— Сейчас. Сначала расскажи, как у тебя?
— Я проверял, есть ли у Эвена Юля алиби. Он утверждает, что в день исчезновения жены был в городе, сидел в кафе на Уллеволсвейен, но не встречал никого из знакомых, кто бы мог подтвердить это. В кафе мне сказали, что у них слишком много посетителей, чтобы запоминать их в лицо.
— Кафе находится через дорогу от «Скрёдера», — заметил Харри.
— И что с того?
— Так, к сведению. А что Вебер?
— У них ничего. Вебер говорит, что если Сигне Юль привезли к крепости в машине, которую видел сторож, то у нее на одежде должны быть волокна ткани с заднего сиденья, либо земля или масло, если ее везли в багажнике. В общем, что-то должно быть.
— В том автомобиле были подстелены мешки для мусора, — сказал Харри.
— Вебер говорит то же самое.
— Помнишь, у нее на платье были сухие травинки?
— А как же. Возможно — из конюшни Мускена. Или откуда-нибудь еще. Таких мест — миллион.
— Это не просто травинки. Это сено.
— Какая разница, что это может быть, Харри? Сено — та же сухая трава. Не стоит ворошить.
— Черт, — буркнул Харри и посмотрел в окно.
— Так что там с Веной?
— Пустое, тоже не стоит ворошить… Халворсен, ты умеешь варить кофе?
— Чего?
— Эллен любила сама варить кофе. Она покупала его где-то здесь, в Грёнланне. Может…
— Нет! — ответил Халворсен. — Я не собираюсь варить для тебя кофе.
— Попробуй. — Харри встал — Скоро буду. Через пару часиков.
— Это все, что ты хотел мне рассказать о Вене? Не стоит ворошить?
Харри покачал головой:
— Увы, тут тоже тупик. Привыкай.
Что-то изменилось. Харри шел по Грёнланслейру, пытаясь понять, что же именно. Какая-то перемена произошла в людях за тот день, что он был в Вене. Дойдя до Карл-Юхансгате, Харри наконец понял, что изменилось. Наступило лето. Впервые в этом году Харри чувствовал запах асфальта, цветов в цветочном магазине в Гренсене. А дойдя до Дворцового парка, он почувствовал запах скошенной травы — настолько сильный, что не мог не улыбнуться. Мужчина и девушка в рабочей одежде о чем-то оживленно беседовали, качая головами и глядя на кроны. Девушка сняла куртку и повязала ее вокруг талии, и Харри заметил, что, когда она смотрела вверх, мужчина украдкой поглядывал на ее облегающую футболку.
На Хегдехёугсвейен модные и не слишком модные магазины одежды делали последние отчаянные попытки нарядить горожан к семнадцатому мая. В киосках продавались галстуки и флаги, вдалеке слышались звуки старого егерского марша — шли последние репетиции. Назавтра обещали тепло и ливневые дожди.
Харри взмок, пока наконец дошел до дома Синдре Фёуке.
Фёуке не слишком радовался по поводу Дня Конституции:
— Все это суета: флаги, флаги. Неудивительно, что Гитлер говорил о духовном родстве наших народов. Мы тоже националисты. Только признаться не хотим.
Он взял кофеварку.
— Гюдбранн Юхансен был в лазарете в Вене, — сказал Харри. — В ночь перед тем, как уехать в Норвегию, он убил врача. После его никто не видел.
— Ну вот. — Фёуке громко отхлебнул из чашки. — Так я и знал, что с этим парнем что-то не так.
— А что вы можете рассказать об Эвене Юле?
— Многое. Если нужно.
— Да. Нужно.
Фёуке поднял кустистую бровь.
— Холе, вы уверены, что сейчас идете по верному следу?
— Я вообще ни в чем не уверен.
Фёуке в задумчивости подул на кофе.
— Хорошо. Если это действительно необходимо, хорошо. Наши с Юлем отношения во многом напоминали отношения Гюдбранна Юхансена и Даниеля Гюдесона. Я заменил Эвену отца. Он ведь сирота. (Харри застыл с чашкой в руке.) Немногие это знали — Эвен хорошо умеет притворяться. В его придуманном детстве столько людей, мест, событий и дат, сколько не в состоянии запомнить обычные дети. По официальной версии, он вырос в семье Юлей в семейном доме неподалеку от Грини. На деле же его детство прошло в разных приемных семьях и в детских домах по всей Норвегии, пока его в двенадцатилетнем возрасте не усыновили Юли.