Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
Спать не хотелось, Джемс надел доху и снова вышел на перрон. Первый путь занимал поезд Мориса Жанена, отблески его огней блуждали по снежным сугробам. Джемс направился вдоль поезда. Когда спальные вагоны сменились товарными, его остановил караул.
— Дальше нельзя,— предостерег журналиста французский сержант.
Джемс и сам понимал, что дальше нельзя. Ему было известно, что там, в вагонах, русские ценности.
— У генерала Жанена вагон серебра, у адмирала Колчака чистое золото. Двадцать девять вагонов! Господи более, двадцать девять! — тоскливо
Чудовищное количество золота вообразилось ему Ниагарой сверкающих монет, и водопад этот срывается с какой-то голо-вокрунсительной высоты.
т
«Если бы я имел хоть тысячную долю этих богатств!» Неисполнимость желания вызвала злобу на Колчака, на Жанена, на красных, на белых.
Потухшие, потерявшиеся люди сидели друг против друга за столами вокзального ресторана и все казались серыми в неверном свете.
Юджин Джемс записывал в протокол: «Члены правительства извиняются за опоздание, говоря, что ввиду сильного тумана и бури в настоящее время по Ангаре переправа весьма опасна и пароход отказался ко времени перевезти их на эту сторону.
От правительства присутствуют: заместитель председателя совета министров Червен-Водали, военный министр Ханжин. От Политического центра: товарищ председателя Политического центра Ахматов, поручик Зоркин».
— Нам надо спешить, чтобы не рассеять свои усилия по ветру. Пора положить конец братоубийственной войне,— нервно заговорил Червен-Водали.
— Когда Колчак отречется от власти? Вы говорили с ним по прямому проводу, что он ответил? — спросил Ахматов.
— Адмирал уходит с политической сцены, но мы, его министры, настаиваем на передаче власти Деникину.
— Колчак — Деникин, Деникин — Колчак! Одного скверного диктатора хотите заменить еще более скверным.
— В борьбе против большевизма смешно ждать какого-то чуда. Никто не может отрицать, что большевики умеют действовать и достигать цели. Чем дальше вы отойдете за Байкал, тем сильнее и могущественнее будут большевики. Мы должны иметь время для передышки, позвольте нам упдтребить это известное теперь выражение. Мы, эсеры, дадим массам свободную . и демократическую республику,—продолжал развивать свои мысли Ахматов.
— Это все одна болтовня. Большевики, эсеры! Расстрелять бы вас всех, умнее бы было! — разъярился Ханжин и, хлопнув дверью, вышел.
Юджин Джемс занес в протокол: «Общее движение. Союзники шепчутся, правительство смущено. Политический центр иронически посмеивается».
— Мне кажется, правительство без территории в гражданской войне не есть правительство,—язвительно заметил Ахматов, проводив взглядом Ханжина и обращаясь к Червен-Водали.
Как только вручу вам власть, буду самым счастливым человеком, со странным, икающим смешком ответил Червен-Водали.
Исчезновение генерала Хрнжина наводит меня на опасные размышления. Я не имею права оставаться ввиду подозрительного поведения генерала. Я несу военную ответственность
перед Политическим центром, поэтому удаляюсь,— встал из-за стола поручик Зоркин. о
«Раскланивается
— Наша армия развалилась, наше золото стерегут иностранцы, наша судьба зависит от чехов!
— В Сибири воцарилось безумие...
— Когда вернется свобода, восторжествует разум. Вкусив плоды демократии, красные придут в замешательство и перестанут наступать.
— Почему бы это они заколебались? Отчего бы им прийти в замешательство?
— Мы любим Россию и умрем за нее.
— Не станем говорить о вашей любви к России. Смешно!
— Ну, это уже слишком, господин эсер!
— Вы пороли мужиков, вешали интеллигентов, своими беззакониями распространяли большевизм...
— А по-вашему, целоваться надо было с большевиками?
— Власть, не связанная законами, убивает себя.
— Вы еще не имеете власти...
— Мы возьмем ее! И тогда созовем съезд всех русских партий.
— Съезд — кто кого съест!
На Джемса никто не обращал внимания, и он пристально наблюдал за спорящими. Все произносили красивые слова о русском многострадальном народе, о какой-то своей особой ответственности перед историей, ругались, угрожали, вздыхали, просили. Они еще на что-то надеялись, верили в призраки и ждали чьей-то сильной руки. «Пока они грызутся,— думал Джемс,— рядом, в поезде генерала Жанена, союзные комиссары договариваются, как поприличней предать адмирала Колчака. Они воображают, что эсеры из Политцентра — серьезная сила, по-моему же, сильны только иркутские большевики. Они требуют и Колчака, и золото, и всю полноту власти в обмен на наш проезд за Байкал».
В зал вбежал длиннолицый адъютант Жанена.
— Месье, генерал Жанен приказал сообщить, что в городе неспокойно. В городе большие беспорядки начались...
— В таком случае от имени правительства прошу союзников занять город,— поспешно произнес испуганный Червен-Во-дали.
— Власть, которая еще господствует в Иркутске, обязана навести порядок. Там не наши войска, там ваши! — сказал обрадованный Ахматов.
Юджин Джемс записывал: «Члены правительства, не скрывая своего смущения, ежеминутно спрашивают то одного, то другого, что нужно делать. Никто им не отвечает. С ними больше не считаются, в зале шум, все говорят, громче всех только что вошедший поручик Зоркин».
— Положение кошмарное, господа! Что вы за правительство? Столько дутого величия, а в критическую минуту не знаете, что делать! Правительственные войска покинули позиции и разбегаются. Власть переходит в руки Политцентра.
Никто уже не сдерживал своих чувств, исчезла величавая сановная осанка, деликатности как не бывало. Тонкая ироничность сменилась руганью. Джемс не успевал записывать реплики:
— О боже, что же будет?
— Мы остановим красных с помощью чехов.
— Позвольте, генерал...