Красные и белые
Шрифт:
— Клади сухарь и валяй в первый ряд, — говорил Шурмин.
— Как дела, Шурмин? — спросил Азин, глядя на Еву, узнавая ее, улыбаясь ей.
— Сухарями завалили. Все несут и несут, мешков не хватает, — бойко ответил Андрей.
Азин уже не слышал, что он ответил: встреча с Евой вызвала неприятное воспоминание. Азин сразу представил баржу у пристани Гольяны, отца Евы среди обреченных на смерть людей, Игнатия Парфеновича, ушедшего к Маркину и исчезнувшего неизвестно куда, — и расстроенный и опечаленный подошел к Еве.
— Я
— Я поговорю с ним сам. Сегодня же! Мы обязательно что-то придумаем. Пойдемте, спектакль начинается, — Азин взял Еву за локоть. Они поднимались по мраморной широкой лестнице; легкий стук Евиных каблучков веселил Азину сердце.
— Комедия! «Женитьба» Гоголя! Постановка русско-татарского театра, надрывался со сцены молодой в бархатной шапочке татарин. — По ходу спектакля не курить, не плевать, не смеяться…
Несмотря на строгое предупреждение, зал повизгивал от хохота, подбадривая артистов репликами.
Черные окна Дома народных собраний озарились яркими вспышками, голоса артистов сникли в винтовочной перестрелке. Поднялся невообразимый шум, бойцы вскакивали с мест, в дверях началась свалка.
— Без паники! — Хлесткий голос Азина остановил сорвавшихся с места бойцов. — Это стреляют по ходу спектакля! Так у самого Гоголя написано, соврал он, выбегая на сцену. Давка в дверях прекратилась, Азин исчез за сценой.
Он выскочил во двор, где столкнулся со Стеном и Шурминым.
— Что случилось? Почему стреляли?
— Да ну их к лешему, — отмахнулся Шурмин.
— Рота мятежников пришла сдаваться в плен, а наши не разобрались и подняли стрельбу, — объяснил Стен.
— Пришли сдаваться гуртом. Очень хорошо! Прекрасно даже! — с наивным торжеством сказал Азин. С этим торжественным выражением лица он вернулся в зал, рассказал о происшедшем Штернбергу.
— Вскормленная волчьим молоком беззакония власть эсеров не по душе народу, — ответил профессор. — Смотрите-ка, Лариса Михайловна! обрадовался он, вставая.
— Ай-яй-яй! — укоризненно заговорила Рейснер, обеими руками обхватывая теплую ладонь профессора. — Как не стыдно, приехать с театром и не пригласить на спектакль. Я случайно узнала о вашем приезде.
— Ничего не бывает случайного, — возразил Штернберг. — Я к вам с приглашением особого курьера послал. Только предупредил, чтобы он не говорил — для чего.
— Почему так секретно?
— Причины объясню позже.
— Азин все равно обязан был пригласить на спектакль, — не сдавалась Лариса.
— Виноват, оплошал. — Азин смотрел в смеющиеся глаза Ларисы и думал: «У нее лицо Венеры и сердце воина — невозможное сочетание таких качеств в молодой женщине».
Штернберг
— У вас просто победоносный вид, Лариса Михайловна, — пошутил он.
— Еще бы! Я ведь теперь не простая журналистка, а новый комиссар флотилии.
— О, поздравляем! От всей души, — в один голос произнесли Штернберг и Азин.
— Где бы нам побеседовать? — спросил Штернберг.
— Пойдемте, — Азин взял под руку Ларису, увлекая в небольшую комнату. — Здесь всяких комнатушек понаделано, как дыр в муравейнике.
— Теперь я раскрою свой секрет, о нем даже Азин не знает. Хотел сказать вам всем. — Штернберг потеребил бороду. — Штаб армии перехватил телеграмму, переданную из Ижевска. Этой телеграммой воткинской контрразведке поручается затопить баржу с советскими работниками. Баржа стоит у пристани Гольяны.
— Я уже занимался этой баржой, — сказал Азин. — Я даже посылал своего человека к Маркину, когда тот был в Пьяном Бору. Но посланный, вероятно, погиб, не донеся моего письма.
— От кого ты узнал про баржу?
— От одной девушки, дочери арестованного врача. Ее отец на той самой барже, а девушка и сейчас здесь.
— И много наших людей на барже? — спросил Штернберг.
— Человек шестьсот — семьсот.
— Мы должны спасти их! — воскликнула Лариса.
— Для этого-то я вас и пригласил, — сказал Штернберг.
— Под Гольянами войска мятежников. Они успеют потопить баржу прежде, чем мы их атакуем. Нужно придумать какую-то хитрость, — заговорила Лариса. — Я вижу только одну возможность. Миноносцы под видом кораблей из флотилии адмирала Старка проникают в Гольяны и уводят баржу…
— Великолепная возможность, — обрадовался Штернберг. — Спустите красный флаг, поднимите андреевский, переоденьте матросов в форму царского флота.
— Мы возьмем в союзники быстроту, хладнокровие и риск, — встал Азин, всем своим видом показывая ненужность дальнейшего разговора.
— Я за отчаянный риск и безумную дерзость. Но помните: и безумствовать надо с умом, — посоветовал профессор.
Лутошкин видел короткие цветные сны.
Ему снились цветущие лиловыми свечами сосны, шумящие на ветру березы, звездные скопления ромашек, предрассветные испарения над омутами.
Снились дремучие бороды, голые подбородки, лихие усы, кожаные куртки с тлеющими бантами, матросские в тигровых полосах тельняшки, деревянные кобуры, оттягивающие пояса. Кто-то подбегал к нему и торопливо произносил:
«Нет бога, кроме народа, но палачи — не пророки его!»
«Это же я говорил, юный ты мой человек», — собирался ответить Игнатий Парфенович, но Азин уже растаял.
На Лутошкина надвигалось мягкое улыбчивое лицо Чевырева.
«Что за слово — индифферентный? Растолкуйте, пожалуйста».