Шрифт:
Уильям Фолкнер
Красные листья
1
Оба индейца прошли через плантацию на тот ее край, где жили рабы, принадлежавшие племени. Здесь стояли два ряда сложенных из необожженного кирпича лачуг; все они были аккуратно выбелены известкой. Между ними протянулась узкая улочка, испещренная следами босых ног. Несколько самодельных игрушек немо лежало в пыли. Нигде не было и признака жизни.
– Я знаю, что мы тут найдем, - сказал один индеец.
– Чего мы не найдем, - ответил другой.
Время уже перевалило за полдень, но на улочке не видно было ни души; везде было тихо и пусто; из щелястых, обмазанных
– Да. То же самое было, когда умер отец того, кто теперь вождь.
– Ты хочешь сказать, того, кто был вождем.
– Да.
Одного из индейцев звали Три Корзины. Ему было лет шестьдесят. Оба индейца сложением напоминали зажиточных бюргеров - плотные, приземистые, с брюшком; у обоих были большие головы и большие широкие землисто-коричневые лица с печатью какого-то мутного спокойствия, как на тех каменных изваяниях, которые иной раз видишь вдруг выступающими из тумана на гребне полуразрушенной стены где-нибудь в Сиаме или на Суматре. Солнце сделало их такими - палящее солнце и резкая тень. Волосы у обоих были как осока, уцелевшая после пала. У Трех Корзин в мочке уха была подвешена отделанная эмалью табакерка.
– Я давно говорю, что все это неправильно. Раньше не было рабов. Не было у нас негров. И можно было делать, что хочешь. У всех было сколько угодно времени. А теперь все время уходит на то, чтобы придумывать для них работу. Они не могут без работы.
– Они как лошади и собаки.
– У них нет ни капли разума. Непременно подавай им работу. Они еще хуже, чем белые.
– Когда Старый Вождь был жив, не приходилось искать для них работу.
– Верно. Мне не нравится рабство. Это неправильно. В старину люди жили правильно. А теперь нет.
– Ты же не помнишь, как жили в старину.
– Я слышал от тех, кто помнит. И сам старался так жить. Человек не создан для работы.
– Это верно. Посмотри, какое у них от этого тело.
– Да. Черное. И горькое на вкус.
– Ты разве ел?
– Один раз ел. Я тогда был молод и вкус у меня был неприхотливый. Теперь бы ни за что не стал.
– Да. Теперь их не едят. Невыгодно.
– Невкусное у них мясо. Горькое. Мне не нравится.
– Да и невыгодно их есть, когда белые дают за них лошадей.
Они вошли в улочку. Жалкие немые игрушки - фетиши из дерева, тряпок и перьев - валялись в пыли у побуревших порогов среди обглоданных костей и осколков сделанных из тыквы мисок. Ни шороха в лачугах, ни единого лица в дверях. Так было со вчерашнего дня, с тех самых пор, как умер Иссетиббеха. Но индейцы уже и сами знали, что тут найдут.
Они подошли к лачуге побольше размером, стоявшей в середине поселка. Здесь в определенные дни лунного месяца собирались негры и совершали первую часть обрядов, а с наступлением темноты переходили на реку, где держали свои большие барабаны. В этой комнате хранились разные мелкие принадлежности; магические украшения и записи обрядов - деревянные дощечки с нарисованными красной глиной символическими знаками. В середине комнаты под отверстием в крыше был очаг с остатками золы и подвешенный над ним железный котел. Ставни на окнах были закрыты, и в первую минуту после яростного солнечного света индейцы ничего не могли различить - только какое-то движение и тень, где поблескивали белки глаз: казалось, в комнате полным-полно негров. Оба индейца остановились на пороге.
– Ну вот, - сказал Три Корзины.
– Я же говорю, что это неправильно.
– Не нравится мне здесь, - сказал другой.
– Запах, да? Это оттого, что они боятся. Они пахнут не так, как мы.
– Уйдем отсюда.
– Ты тоже боишься. Я это чую по запаху.
– Может быть, мы это Иссетиббеху чуем.
– Да. Он знает. Он знает, что мы тут найдем. Он, еще когда умирал, так уже знал, что мы сегодня тут найдем.
– Из комнаты навстречу индейцам шел острый запах, в густой тени поблескивали глаза негров.
– Вы меня знаете. Люди прозвали меня Три Корзины. Тот, кого мы ищем, убежал.
– Негры не отвечали. В знойном неподвижном воздухе запах от негров, от их тел, казалось, шел волнами, то усиливаясь, то ослабевая. Казалось, они все, как одно существо, думают о чем-то чуждом и непостижимом. Они были как притаившийся в темноте осьминог, как разрытые корни огромного дерева. Как будто только что подняли пласт земли и под ним обнаружился большой перепутанный вонючий клубок скрытой от света и внезапно потревоженной жизни.
– Ну же, - сказал Три Корзины.
– Вы знаете, зачем мы пришли. Тот, кого мы ищем, убежал?
– Они что-то думают, - сказал другой индеец.
– Уйдем отсюда.
– Они что-то знают, - проговорил Три Корзины.
– Ты думаешь, они его прячут?
– Нет. Он убежал. Он убежал еще вчера вечером. То же самое было, когда умер дед того, кто сейчас вождь. Мы его три дня ловили. Три дня Дуум не мог уйти в землю, он говорил: "Я вижу моего коня и мою собаку. Но я не вижу моего раба. Что вы с ним сделали, почему не даете мне успокоиться в могиле?"
– Они не хотят умирать.
– Да. Цепляются за жизнь. Всегда с ними хлопоты. Это люди без чести и без достоинства. Всегда с ними хлопоты.
– Не нравится мне здесь.
– Мне тоже не нравится. Но что поделаешь. Это дикари. Нельзя от них ждать, чтобы они уважали обычай. Вот почему я и говорю, что теперь все неправильно.
– Да. Они цепляются за жизнь. Они даже готовы лучше потеть на солнце, чем уйти в землю вместе с вождем. Но того, кто нам нужен, здесь нет.
Негры ничего не говорили, не издали ни звука. Глаза их отсвечивали в темноте, дикие и покорные; запах шел волнами, густой и острый.
– Да, они боятся, - сказал другой индеец.
– Что нам теперь делать?
– Пойдем, поговорим с вождем.
– А станет ли Мокетуббе слушать?
– А как же иначе? Ему это не понравится. Но он теперь вождь.
– Да. Теперь он вождь. Теперь он может хоть весь день носить туфли с красными каблуками.
Индейцы повернулись и вышли. В дверном проеме не было двери. Ни в одной лачуге не было дверей.
– Он и раньше их надевал.
– Тайком от Иссетиббехи. Но теперь туфли его, потому что он вождь.
– Да. Иссетиббехе это не нравилось. Я знаю. Я раз слышал, как он сказал Мокетуббе: "Когда ты станешь вождем, туфли будут твои. А пока это мои туфли". Но теперь Мокетуббе вождь и может их носить.
– Да, - сказал другой индеец.
– Теперь он вождь. Раньше он носил туфли тайком от Иссетиббехи, и никто не знал, известно об этом Иссетиббехе или нет. Но теперь Иссетиббеха умер, хотя еще не был стар, и туфли принадлежат Мокетуббе, потому что Мокетуббе теперь вождь. Ты что об этом думаешь?