Мистраль

Уильям Фолкнер

Мистраль

Перевод А. Кистяковского

I

Миланского бренди у нас осталось на донышке. Фляга была стеклянная, в кожаном чехле, - я выпил и протянул флягу Дону, и он поднял ее и наклонял до тех пор, пока в узкой прорези чехла не показалась - вкось - полоска желтой жидкости, и в это время на тропинке появился солдат в расстегнутом у ворота мундире и с велосипедом. Проходя мимо нас, солдат - молодой, с худощавым и энергичным лицом - буркнул "добрый день" и покосился на флягу. Мы смотрели, как он поднялся к перевалу, сел на велосипед, поехал

Дон сделал большой глоток и вылил остатки бренди. Пересохшая земля на миг потемнела и сразу же снова стала бурой. Дон вытряс последние капли.

– Салют, - сказал он, отдавая мне флягу.
– Господи, если б я только знал, что перед сном мне опять придется накачиваться этим пойлом!

– То-то и видно, что ты уже через силу пьешь, - сказал я.
– Ты, может, и рад бы не пить, да приходится, через силу.
– Я убрал флягу, и мы поднялись к перевалу. Дальше тропа змеилась вниз, все еще в тени. Ясный и сухой воздух был сплошь пронизан солнцем: оно не только прогревало его и освещало, - оно растворялось в нем, яркое, яростное: воздух даже в тени казался солнечным, и в этой солнечной тени чуть дрожал перезвон - негромкий, но звучный - козьего колокольчика, скрытого за поворотом извилистой тропинки.

– Не могу я смотреть, как ты таскаешь эту тяжесть, - сказал Дон. Поэтому и пью. Ты-то пить не можешь, а выбросить ни за что ведь не выбросишь.

– Выбросить?
– сказал я.
– Это пойло обошлось мне в десять лир. Зачем, по-твоему, я их тратил?

– А кто тебя знает, - сказал Дон. Синевато-солнечную даль долины перечеркивал темный частокол леса, рассеченный надвое лентой тропы. И где-то внизу позванивал колокольчик. Тропка поуже, круто уходящая вниз, ответвлялась от главной под прямым углом.
– Он свернул сюда, - сказал Дон.

– Кто?
– спросил я. Дон показал на чуть заметные следы шин, уходящие вниз по чуть заметной тропке.

– Понял?
– сказал он.

– Видно, главная показалась ему слишком пологой, захотелось покруче, сказал я.

– Наверно, он здорово торопится.

– Наверняка - раз он свернул на эту тропку.

– А может, там, внизу, стог сена.

– Да нет, он с разгону хочет въехать на следующий перевал, а потом вниз и опять сюда, и опять вниз и на тот, - пока у него инерция не кончится.

– Ну да, или пока он с голоду не помрет.

– Это точно, - сказал я.
– А ты слышал, чтоб кто-нибудь помер с голоду на велосипеде?

– Вроде нет, - сказал Дон.
– А ты?

– Тоже нет, - сказал я. Мы шли вниз по главной тропе. За поворотом мы увидели козий колокольчик. Но он висел на шее у мула, и мул, навьюченный двумя мешками, спокойно щипал траву, чуть вздергивая голову немного вбок и вверх, и колокольчик позванивал, и возле тропы стояла каменная часовня, а рядом с ней сидел мужчина в вельветовых брюках и женщина в на брошенной на шею яркой шали, и у ее ног стояла закрытая тряпицей корзина. Мы продолжали спускаться, и женщина с мужчиной смотрели на нас.

– Добрый день, синьор, - сказал Дон.
– Далеко нам еще?

– Добрый день, синьоры, - сказала женщина. Мужчина молча смотрел на нас. У него были вылинявшие блекло-голубые глаза - как будто их долго вымачивали в воде. Женщина прикоснулась к его руке, потом чуть подняла свою, и ее пальцы вспорхнули на миг в стремительном танце. Тогда он проговорил высоким, резким, напоминающим стрекот цикады голосом:

– Добрый день, синьоры.

– Он глухой, - сказала женщина.
– Нет, тут недалеко: вон оттуда вы уже крыши увидите.

– Спасибо, - сказал Дон.
– А то мы здорово устали. Вы не разрешите нам здесь немного передохнуть?

– Отдыхайте, синьоры, - сказала женщина. Мы сняли вещевые мешки и сели. Косые солнечные лучи резко высвечивали часовню и спокойную, чуть стертую, чуть выветрившуюся статую в нише да два букетика увядших астр у ее подножия. Пальцы женщины снова вспорхнули в проворном танце. Другая ее рука узловатая, задубевшая - покоилась на тряпице, прикрывающей корзину. Неподвижная, застывшая в непривычном для нее покое, она казалась упокоенной навеки, мертвой. Она выглядела как протез, прикрепленный к шали, - привычный и надеваемый только по привычке. А рука со вспархивающими пальцами казалась слишком проворной и чересчур, неестественно ловкой, - как у фокусника.

Мужчина все смотрел на нас.

– Вы, я вижу, пешком идете, синьоры, - сказал он ломким, но однотонным голосом.

– Si, - сказали мы. Дон вынул сигареты. Мужчина, отказываясь, слегка покачал выставленной чуть вперед рукой. Но Дон не убирал пачку. Тогда мужчина вежливо, с достоинством кивнул и попытался вытащить сигарету, но никак не мог ее ухватить. Женщина протянула руку и, вынув сигарету, отдала ее мужчине.

Он еще раз вежливо кивнул, когда прикуривал.
– Из Милана, - сказал Дон.
– Это далеко отсюда.

– Далеко, - сказала женщина. Ее пальцы вспорхнули на миг и тут же успокоились.
– Он был там, - сказала она.

– Si, я был там, синьоры, - сказал мужчина. Он, не сдавливая, держал сигарету между большим и указательным пальцем.
– Надо все время быть начеку, чтоб не угодить под повозку.

– Особенно под безлошадную, - сказал Дон.

– Под безлошадную, - сказала женщина.
– Теперь их много. Мы о них даже здесь, в горах, знаем.

– Много, - сказал Дон.
– Шастают, только увертывайся. Шшшасть! Шшшшасть!

– Si, - сказала женщина.
– Я даже здесь их видела.
– Ее пальцы замелькали в косых лучах солнца. Мужчина, покуривая, спокойно смотрел на нас.
– В его-то время ничего такого не было, - сказала она.

– Я уже давно там не бывал, - сказал мужчина.
– Это далеко.
– Он говорил все так же: степенно и обходительно объясняя.

– Далеко, - сказал Дон. Мы все трое курили. Мул, чуть вздергивая голову, чуть позванивая колокольчиком, щипал траву.
– Но ведь там мы сможем отдохнуть, - сказал Дон, показывая рукой туда, где за поворотом тропы, за отвесным обрывом, в синеватой солнечной дымке тонула долина.
– Миска супа, да немного вина, да кровать там найдется?