Мистраль

Фолкнер Уильям Катберт

Женщина смотрела на нас через бездонную пропасть, отделяющую людей от глухого, - его сигарета догорела почти до пальцев. Пальцы женщины заплясали перед его лицом.

– Si, - сказал он.
– Si. У священника. Священник их пустит.
– Он сказал что-то еще, но очень быстро, и я не понял, о чем речь. Женщина сняла с корзины клетчатую тряпицу и вынула мех с вином. Мы с Доном вежливо кивнули мужчина в ответ тоже кивнул - и по очереди выпили.

– А он далеко отсюда живет?
– спросил Дон.

Пальцы женщины замелькали с головокружительной быстротой.

Другая ее рука, лежащая на корзине, казалось, не имела к ней никакого отношения.

– Пускай они там его и подождут, - сказал мужчина.
– Он глянул на нас.
– Сегодня в деревне похороны, - сказал он.
– Поэтому священник в церкви. Пейте, синьоры.

Мы чинно, по очереди выпили, мужчина тоже. Вино было кислое, терпкое и забористое. Мул, позвякивая колокольчиком, щипал траву; его тень, огромная в косых лучах солнца, лежала на тропе.

– Похороны, - проговорил Дон.
– А кто у вас умер?

– Он должен был жениться на воспитаннице священника, - сказала женщина.
– Когда соберут урожай. У них и помолвка уже была. Богатый человек, и не старый. Ну вот, а два дня назад он умер.

Мужчина смотрел на ее губы.

– Ну, ну - дом да немного земли; это и у меня есть. Это так, ничего.

– Он был богатый, - сказала женщина.
– Потому что он был молодой и везучий. А мой - он просто ему завидовал.

– Позавидовал, да и перестал, - сказал мужчина.
– Верно, синьоры?

– Жизнь - это хорошо, - сказал Дон. Он сказал е bello {Это хорошо ит.}.

– Это хорошо, - сказал мужчина. Он тоже сказал е bello.

– Так он, значит, был помолвлен с племянницей священника, - сказал Дон.

– Она ему не племянница, - сказала женщина.
– Она ему никто, просто приемыш. Без родни, без никого, и он ее взял, когда ей было шесть лет. А её мать, она только что в работном доме не жила, а так почти нищая. Нет, лачужка-то у нее была - вон там, на горе. И люди даже не знали, кто у девочки отец, хотя священник все пытался уговорить одного из них жениться на ней, ради де...

– Подождите, - сказал Дон.
– Из кого из них?

– Одного из тех парней, кто мог быть отцом, синьор. Но мы его не знали - до самого тысяча девятьсот шестнадцатого. И оказалось, что он молодой парень, батрак; а на другой день и ее мать за ним уехала, тоже на войну - потому что здесь она с тех пор не появлялась, а потом, после Капоретто {1}, где убили девочкиного отца, один из наших деревенских парней вернулся и сказал, что видел ее мать. В Милане, в таком доме... ну... в нехорошем доме. И тогда священник взял девочку к себе. Ей было шесть лет худенькая, юркая, как ящерка. И когда священник за ней пришел, она спряталась где-то в скалах, на горе, и дом стоял пустой. И священник гонялся там за ней среди скал, и поймал, а она была зверек зверьком: чуть ли что не голая и без башмаков, босая, а ведь была зима.

– И священник, значит, приютил ее, - сказал Дон.
– Добрый, видно, человек.

– У ней нет ни родных, ни своего жилья, ничего, а только то, что ей дал священник. Ну, правда, поглядишь на нее - не догадаешься.

Что ни день в разных платьях: то красное, то зеленое, - как в праздник или в воскресенье, и этак-то с четырнадцати, с пятнадцати лет, когда девушке надо учиться скромности и трудолюбию, чтобы стать потом примерной женой своему мужу. Священник говорил, что воспитывает ее для церкви, и вот мы все ждали, чтобы он отослал ее в монастырь - к вящей славе Господа. Но в четырнадцать и в пятнадцать она уже была красавица, а уж непоседа и плясунья - первая в деревне, и молодые парни стали на нее поглядывать, - даже после помолвки. Ну и вот, а два дня назад ее нареченный помер.

– Священник, значит, обручил ее не с Господом, а с человеком, - сказал Дон.

– Он нашел ей самого лучшего жениха в нашем приходе, синьор. Молодой, богатый и каждый год в новом костюме, да не откуда-нибудь, а из Милана, от портного. И что вы думаете, синьоры?
– урожай созрел, а свадьбы-то не было.

– Я думал, вы сказали, что она будет, когда урожай соберут, - сказал Дон.
– Так вы... Значит, свадьбу хотели сыграть в прошлом году?

– Ее три раза откладывали. Ее хотели сыграть три года назад, осенью, после сбора урожая. А оглашение было в ту самую неделю, когда Джулио Фариндзале забрали в армию. И, я помню, тогда вся деревня удивлялась, что его очередь подошла так быстро; правда, он был, холостяк и без родных, только тетка да дядя.

– Что же тут особенно удивляться, - сказал Дон.
– Власти - они на то и власти, чтобы все по-своему делать. И как он отвертелся?

– А он не отвертелся.

– Вот что. Поэтому и свадьбу отложили?

Женщина внимательно посмотрела на Дона.

– Жениха звали не Джулио, - сказала она.

– Понятно, - сказал Дон.
– Ну, а Джулио, он-то кто был?

Женщина ответила не сразу. Она сидела, чуть пригнув голову. Во время разговора мужчина напряженно смотрел на наши губы.

– Давай, давай, - сказал он.
– Выкладывай. Они мужчины, им женская болтовня что курье кудахтанье. Дайте только женщине волю, синьоры, она вам с три короба накудахчет. Пейте, синьоры.

– К нему она вечерами на свидания бегала - они встречались у реки; он-то даже еще моложе, чем она, был, поэтому в деревне и удивились, когда его забрали в армию. Мы еще и не знали, что она выучилась бегать на свидания, а они уже встречались. И она уже научилась так обманывать священника, как и взрослая, может, не сумела бы.
– Мужчина мимолетно глянул на нас, и в его водянистых глазах проблеснула усмешка.

– Понятно, - сказал Дон.
– А она, значит, и потом, после помолвки, все бегала на свидания?

– Нет. Помолвка была позже. Тогда мы еще думали, что она просто девчонка. И потом у нас в деревне говорили, что, мол, чужой ребенок - он вроде письма в конверте: с виду как все, а что внутри - неизвестно. А ведь от служителей Господа утаить грех ничего не стоит, их еще легче обмануть, чем меня или вас, синьоры, потому что они безгрешные.

– Верно, - сказал Дон.
– И потом он, значит, узнал об этом?