Мистраль
Шрифт:
Официант поставил на наш стол рюмки с бренди, его задубевший фартук, подхваченный ветром, вдруг жестко встопорщился, словно лист фанеры.
– В вашу деревню, кажется, приехал военный, - сказал Дон.
– Это вы верно, - сказал официант.
– Один.
– Сдается мне, что больше вам и не нужно, - сказал Дон. Официант глянул вдоль улицы. Но они уже скрылись, и она унесла - или, может, увела - свое белое, слишком белое для всех нас платье.
– У нас тут поговаривают, что нам и один-то ни к чему.
– Он больше походил на церковника, чем священник: унылое лицо, длинный тонкий нос, на макушке -
– Вы остановились у священника, синьоры?
– Гостиницы-то у вас нет, - сказал Дон.
Официант выгреб из кармана мелочь, подсчитал сдачу и, пристукивая, выложил на стол несколько монет.
– А зачем она здесь? Кто сюда забредет, если он не тащится пешком? А пешком теперь - кроме вас, англичан, - никто не ходит.
– Мы американцы.
– Оно конечно.
– Он почти незаметно пожал плечами.
– Это уж ваше дело.
– Он смотрел как-то чуть мимо нас; вернее, он не смотрел на Дона.
– Вы просились к Кавальканти?
– Винная лавка на краю деревни? Родственники военного, да? Просились. Но его тетка сказала...
Теперь официант смотрел только на Дона.
– Она не послала вас к священнику?
– Нет.
– Вон как, - сказал официант. Его фартук снова встопорщился. Официант надавил на него, опустил вниз и стал вытирать им стол.
– Так, значит, американцы?
– Американцы, - сказал Дон.
– А почему она не послала нас к священнику?
Официант аккуратно протирал фартуком стол.
– Кавальканти-то? А она даже в нашу церковь не ходит.
– Не ходит в вашу церковь?
– Не ходит. Вот уже три года не ходит. А ее муж ходит молиться в соседнюю деревню.
– Понятно, - сказал Дон.
– Они, значит, нездешние.
– Родились-то они здесь. И ходили в нашу церковь, еще три года назад ходили.
– А три года назад они сменили приход?
– Сменили.
– Он углядел на столе еще одно пятнышко. И аккуратно вытер его фартуком. Потом поразглядывал фартук.
– Да перемены-то, они тоже бывают разные; бывают такие, что и не заметишь; а то, бывает, далеко заходят.
– И она выбрала дальний приход, не в соседней деревне?
– Она никакой не выбрала.
– Он посмотрел на нас.
– Она вроде меня.
– Вроде вас?
– Вы не пробовали поговорить с ней о церковниках?
– Он посмотрел да Дона.
– А вот зайдите к ней завтра и попробуйте.
– И это, значит, случилось три года назад, - сказал Дон.
– Три года назад тут у вас многое стало меняться.
– Во-во. Племянник ушел в армию, дядя сменил приход, а тетушка... И все за одну неделю. Зайдите к ней завтра, поговорите.
– А что вообще у вас тут говорят про все ваши перемены?
– Про какие перемены?
– А вот про недавние.
– Про какие недавние?
– Он смотрел на Дона.
– Вроде бы по закону перемены не запрещены.
– Так-то оно так. Если перемены законные. Но иногда законники просто хотят проверить, все ли идет по закону. Верно?
Официант сделал вид, что ему стало совсем неинтересно. Но его выдавали глаза, выражение лица. А лицо у него и вообще-то было слишком длинное.
– Как вы догадались, что он из полиции?
– Из полиции?
– Ну да. Вы его еще военным назвали, видно, забыли, как по-нашему полицейский. Ничего, синьоры, немного попрактикуетесь - все слова будете помнить.
– Он смотрел на Дона.
– Значит, и вы его раскусили, да? Он тоже сегодня заявился, под вечер; и давай всем рассказывать, что он коммивояжер, что он, мол, ботинки продает. Ну, я-то его сразу раскусил.
– Вон что, - сказал Дон.
– Уже, значит, приехал. Так почему же он не прекратил... почему он разрешил им...
– Ну, а вы, - сказал я, - откуда вы знаете, что он из полиции?
Официант посмотрел на меня.
– А я не знаю. Да и знать не хочу, молодой человек. Что вам больше понравится - думать про кого-нибудь, что он шпик, да ошибиться? Или наоборот?
– Правильно, - сказал Дон.
– Так вот, значит, что тут у вас болтают.
– Тут всякое болтают. Как в любом другом месте.
– Ну, а вы?
– сказал Дон.
– А я помалкиваю. Да и вы ведь ни о чем тут не болтали, верно?
– Конечно, - сказал Дон.
– Мое дело сторона. Если кто хочет выпить, я обслуживаю, если кто разговаривает, я слушаю. Тем и занят весь день.
– Так и надо, - сказал Дон.
– Ведь вы-то тут ни при чем.
Но в этот момент официант отвернулся и всматривался в темнеющую, вернее, почти совсем уже темную, улицу. Так что последних слов он не расслышал.
– Хотел бы я знать, кто за ним послал, - сказал Дон.
– За полицейским.
– Если у кого есть деньги, он живо найдет помощников, когда захочет напакостить другим, - сказал официант.
– Он даже с того света изловчится напакостить.
– Потом официант глянул на нас.
– Я?
– спросил он. Он нагнулся к столу и легонько ударил себя в грудь. Потом распрямился, посмотрел на соседний столик, нагнулся снова и прошептал: - Я атеист. Вроде вас, американцев.
– Теперь он выпрямился во весь рост и посмотрел на нас сверху вниз.
– В Америке все атеисты. Уж мы-то знаем.
– Он стоял, повернув к нам свое длинное унылое и испитое лицо, а мы с Доном по очереди поднялись и торжественно пожали ему руку, - парни с соседнего столика оглянулись на нас. Но другой рукой, опустив ее, официант показал, чтобы мы сели, и прошипел: Подождите.
– Потом покосился на соседний столик.
– Посидите тут еще немного, - шепнул он. Потом кивком головы показал на дверь за стойкой.
– Мне надо перекусить, понимаете?
– Он торопливо ушел и вскоре вернулся с двумя рюмками бренди; он нес их с ленивой, но уверенной небрежностью, и у него был такой вид, будто мы с ним ни о чем не говорили: просто заказали выпивку, и все.
– Это за мой счет, - прошептал он.
– Пейте.
– Ну, - сказал Дон, - а теперь что?
– Музыка умолкла; мы смотрели с другой стороны улицы, как скрипач, зажав инструмент под мышкой, остановился у столика с молодыми парнями и что-то говорил им, жестикулируя рукой, в которой он держал шляпу. Крестьянка, останавливавшаяся, чтобы послушать музыку, уходила по улице, а ее сынишка опять ехал на ее широченном бедре, сонно, в такт шагам покачивая головой, как человек, сидящий на медлительном и огромном слоне.
– Ну, а теперь что?
– А я откуда знаю?