Красные Орлы
Шрифт:
Мишка:
«Маш, ты где?»
Машка:
«Иду по Свияжской, а что?»
Мишка:
«Я скоро у тебя буду»
Лихо подкатил к дому своей малявки, и понял, что при всем честном народе он букетом светить пока не хочет. Спрятал пучок травянистый под футболку, прикрыл руками, кое –как достал велик и пошел к Машке честь по чести. От калитки крикнул погромче.
– Марья Сергевна, принимай что просила! – Машка выглянула из распахнутого окошка и заулыбалась.
– Михал Андреич, это с чего такая щедрость барская, а? – и так выгнулась, по волосам провела, что Мишка чуть не споткнулся, - Угодила я Вам? Да? Ну, так несите в дом подарок свой, а то передумаете еще.
– Миш, что это? – Маша смотрела на его футболку, изогнутую бугром на груди.
– Это тебе, Заноза. Слушай, я торопился очень и совсем забыл про букет. Ну, в общем, принимай то, что под руку мне подвернулось на обратном пути.
Вытащил нереальный веник и протянул. Он и сам понимал, что букет так себе, но от души же. Даже рвал сам, а это совсем уж фантастическое проявление любви со стороны Волохова. Машка букет взяла и расчувствовалась. Мишке в связи с этим достался полновесный поцелуй, сияющий взгляд и обещание накормить ужином «щедрого барина».
В кухне, пока Машка суетилась с букетом, пока разогревала еду, а Мишка разглядывал Занозу и офигенски радовался, состоялся разговор.
– Миш, а Миш… А можно как–то повременить с обнародованием наших с тобой …э… - Мишка напрягся.
– Что «э»? Вслух говори, Маш. Это называется любовь. Я не ошибаюсь? – Машка подошла к нему, он поднялся навстречу.
– Ты не ошибаешься. Ну, понимаешь какое дело, достанут нас вниманием своим местные женщины. А мне, если честно, хочется побегать на тайные свидания и всё такое… - голос сладкий, глазки горят, пальчики тонкие вычерчивают на Мишкиной груди вензеля –узоры.
И как отказать любимой девушке, а? Волохов имел все основания для давешних своих сомнений, потому и решился задать вопрос прямой, но неприятный.
– Только поэтому? Нет других личных причин? - Машка прекрасно поняла, что он имел в виду.
– У меня, Мишенька, только одна личная причина. Это ты, - опять этот «Мишенька», прикосновения нежные…
Начала она вить из него веревки…
Знаете, часто бывает так, что мужчина после первого –второго секса уж перестает быть тем сумасшедшим воздыхателем, которым был раньше. Вероятно потому, что обнаруживает под платьем любимой женщины вовсе не ангельские крылышки, а совсем другое. Такое же точно, как и у всех остальных женщин на Земле. В Мишкином случае все с точностью до наоборот. Маша Кан никогда не была ангелом, не пыталась его завлечь. Кокетства ноль, женских уловок никаких. Если сказать просто, то ничего Машка из себя не строила, не пыталась выглядеть лучше, чем есть на самом деле. А многие девушки этим грешат, чесслово! И вот когда стала Маша его женщиной, тут - то и открыл для себя Волохов много чего удивительного. Горячей она была, страстной, а временами настолько нежной, что он голову терял, дышать забывал. Вот и стоял сейчас перед ней совершенно безоружный, ослепленный Волохов. Ради нее он согласен был на многое, хоть цветы на лужку рвать, хоть по баням –сараюшкам прятаться. Лишь бы она его любила…
– Как скажешь, Маш…
– Правда? Согласен? – и сияет…
– Заноза, я на все согласен. Имей совесть, не проси меня больше ни о чем таком, я же отказать тебе не могу. Понимаешь ты, малявка…? – Маша понимала.
– А если попрошу поцеловать, ругаться не будешь? - и уже на цыпочки привстала, потянулась к нему.
– Буду ругаться, если не попросишь, - разумеется, целовал, да так приятно и долго, что оба совсем выпали из реальности.
Правда, реальность явилась за ними сама, видимо, скучно ей было одной–то. Легкий треск за окошком Машиной кухоньки, открытым по причине летнего вечера, заставил их обоих поцелуй прервать. В окошке с той стороны, торчало и улыбалось радостно лицо Кути.
А что это значит? А это значит, что минут через пятнадцать все село будет знать, что Машка с Мишкой целуются в кухне. Там у них в горшке букет стоит, а на плите в сковородке греются котлеты, предположительно куриные, а еще у них тарелка с зеленью на столе и хлеб белый, наверно с головной усадьбы.
Разумеется, Кутя «свалил» по скорому.
– Мишка! Чего ты стоишь?! Кинь в него сковородой, собьешь на подлёте к калитке!
– Машка рассердилась, расстроилась, а Мишка довольно ухмылялся.
– Это Судьба, Маш. Ну, кто я такой, чтобы ей вслед сковородкой швырять?
Эпилог
Самбрера сидел на скамеечке возле дома своего, щурился на солнышко весеннее, слушал, как птички поют, смотрел, как легкий ветерок колышет молодую зелень. За последний год он сдал сильно, постарел, согнулся. Знал об этом сам и понимал, что век его пошел на убыль, если не кончился совсем. Верно, потому и думалось о многом и разном.
Чаще стал вспоминать, перебирать события своей одинокой, невеселой жизни. А ведь так хорошо все начиналось. Был он молод, горяч, силен и даже «на лицо справен», только все это никак не пригодилось, не помогло ему, когда полюбил он одну местную девчонку. «Убивался» по ней, тосковал, а она выбрала брата его старшего, Семёна. Вот и стала она ему не Любочка Мартынова, а Любовь Павловна Суворова. Насмешка Судьбы. Одну фамилию носили, а смотрели в разные стороны. Правда, был один случай, который дед Самбрера хранил в своей памяти по сей день.
Сёмка то, брательник старшой, кобель был не из последних. Может потому и умер он рано, уже почитай пятнадцать годков на том Свете был. По началу с Любашкой жил смирно, а когда родилась дочка, у Сёмки и наступил самый кобельный период. Любка гордая, умная, людям не показывала боли своей, а Сёмка, плут, вел себя сторожко. Только вот боль прятать жуть как тяжело. Когда уж по горлышко зальет, то тут хочешь, не хочешь, а выльется. Вот и вылилась однажды Любочкина печаль в одинокие слезы в амбаре за домом. Сено лежало до потолка, телега старая и та сухой травой завалена, вот баба и спряталась за травяными горами, ткнулась лбом в столб «серёдочный», рыдала. А тут Васёк подошел.
Знала Люба, замечала, что младший брат Сёмкин на нее смотрит, понимала, что к чему. И вот в этот момент надорвалось сердце, обиделось на мужа, и приветило деверя. Согрешили оба прямо в телеге с душистым сеном. И сладко было и горько. Люба –то опомнилась, спустя время, и с телеги ее снесло.
– Василий, не было ничего и не будет, понял? Ты думки свои рассыпь, как вон та телега рассыпается. Вишь, скрозь щели сухая трава торчит, так вот и это все взросло в минуту, и сухим стало, - отвернулась и ушла. Навсегда.
Ваську пришибло. Он маялся долго, а потом взял, да и расписал боковину тележную цветами –незабудками. Чтобы поняла Любаша, ничего он не забыл и не забудет никогда. Так и повелось – все телеги свои Самбрера расписывал незабудками. Люба, потом уж, Любовь Пална, видела все это, но ни взглядом ни вздохом не показала, что это ей хоть сколько –то нужно.
– Сидишь? – Пална, словно по волшебству показалась рядом с Самбрерой, будто поняла его мысли.
– Сижу, Любаша.
– Ты давай – ка, собирайся. Крестины у Волоховых пропускать никак нельзя. Это же надо, второй пацан родился! Лучше бы дочка, помощница. А старшенький на Мишку похож, да? Крепкий парень. Он на этот год в школу –то?