Красные пианисты
Шрифт:
— Вы не находите ничего серьезного?
— Нет.
— Хорошенько лечите фюрера, Морелль, — приказал Гиммлер и положил трубку на аппарат. «Чертова гадалка! Все сказала верно», — подумал он.
Глава одиннадцатая
— Послушай, Ганс, тебе не надоело торчать в тюрьме?
Перед Беккертом сидел человек лет тридцати пяти в серой арестантской одежде.
— Вы смеетесь надо мной, господин комиссар.
— Зачем мне смеяться над тобой? Ты думаешь, у меня нет других дел?
— Дел у вас много, господин комиссар, это я знаю.
—
— Что я отвечу? Кому охота сидеть в тюрьме?
— Тебе еще осталось, по-моему, два года?
— Яволь, господин комиссар, два года.
— А что, если я освобожу тебя, ты постараешься оказать мне маленькую услугу?
— Я готов оказать вам любую услугу, господин комиссар…
— Мне только не нравится твоя последняя профессия — сутенер. Разве это дело для мужчины?
Заключенный Ганс Петерс стыдливо опустил глаза.
— У тебя есть какая-нибудь другая профессия?
— Я был когда-то неплохим дамским мастером…
— Это тоже не совсем мужская профессия, но… пожалуй, подойдет. Ты бы мог вернуться к своей старой специальности?
— Вы снова шутите, господин комиссар?
— Нисколько. Я спрашиваю серьезно.
— Думаю, что смог бы… Надо только немножко потренироваться. Сейчас на воле женщины, наверное, носят другие прически…
— Слушай, а почему ты все-таки занялся сводничеством? — спросил комиссар.
— Я любил женщин.
— Любил женщин и потому стал сутенером?
— Вы можете мне не поверить, комиссар, но это так. Женщины любили меня, и я любил их. Мне не надо было искать их — ведь я был дамским мастером. Они сами ко мне приходили. Я всегда чувствовал, которая «клюнет». Когда на ее голове я делал узоры и строил «за;мки» из волос, между моими руками и ее телом пробегал ток… Ну, а потом уже все просто: мы договаривались и встречались. Но их было слишком много. Некоторые из них оказались назойливы… Вот тогда я и подумал: есть немало застенчивых мужчин… Им хочется женщину, а они стесняются, робеют… Почему бы им не помочь…
— Значит, ты делал это из сочувствия к застенчивым мужчинам? — притворно удивился Беккерт, но Петерс не почувствовал этого.
— В значительной степени, да… Но и женщинам мне хотелось доставить приятное…
— Ты просто большой гуманист, Ганс, — продолжал иронизировать полицейский комиссар. — За что же тогда тебя посадили?..
— Среди моих клиенток попалась жена одного крупного партийного бонзы. Она очень любила это… Ну, я и устраивал ей свидания, а шпики муженька дознались…
— Это очень интересно, — задумчиво проговорил Беккерт. В деле Петерса этого не было. Тот, кто вел следствие, видно, намеренно скрыл фамилию партийного бонзы…
Беккерт слушал Петерса, и хотя план использования этого подонка у него в основном был уже готов заранее, сейчас добавлялись кое-какие существенные детали.
— Ты все хорошо мне рассказал, Ганс. И я считаю, что не очень нарушу закон, если освобожу тебя. Ты вернешься к своей старой хорошей профессии и будешь дамским мастером. В Германии сейчас скучно работать дамским мастером. Идет тотальная война. Девушки из «арбайтсдинст» все ходят стриженные… Ты будешь работать в Швейцарии…
— В Швейцарии? — изумился Петерс.
— Тебе не нравится эта страна?
— Очень нравится!..
— Ты бывал там прежде?
— Нет, никогда…
— Это тоже неплохо… — как бы отвечая на какие-то свои мысли, заметил Беккерт. — Но тебе придется, дружок, сначала немножко потерпеть… Тебя ведь не раз за твои дела били?
— К чему вы клоните, господин комиссар?
— Я хочу тебя пересадить из тюрьмы в концлагерь. Ты приедешь туда с «красным винкелем» [6] . Посидишь там месяц, от силы полтора. Ты знаешь, что охранники не жалуют политических, поэтому они, конечно, могут тебя иногда и побить…
6
Винкель (нем. Winkel — «угол») - нашивка в системе обозначений заключённых в концлагерях Третьего рейха. Красный цвет означал политического заключённого
— Нет, господин комиссар, я на это не согласен… Я насмотрелся, как тут обращаются с политическими… Они меня могут там и ухлопать в два счета.
— Не беспокойся, об этом я позабочусь. Я предупрежу начальника концлагеря. Но ты сам понимаешь, что всем охранникам я сказать не могу. Насчет побоев я говорю тебе так, между прочим. Может, обойдется и без них. Ну а если случится, потерпишь. Немного потерпишь, а потом — Швейцария. На улицах — свет, в магазинах — хорошие, настоящие продукты… В деньгах ты нуждаться не будешь. И конечно, будут женщины… Тебе придется в основном заниматься только соотечественницами. Их там сейчас немало. А уж путь к их женским сердцам я тебе проложу. Ты ведь приедешь туда как герой. Как борец против нацистского режима, бежавший из концлагеря!
Побег я тебе устрою самый настоящий. Тебе предстоит пережить романтическую историю. Ты будешь бежать не один. Ты встретишь в концлагере надежных людей. Вы сделаете подкоп…
— Что-то, господин комиссар, мне это не очень нравится. Чувствую, что все кончится пулей в спину, — опасливо проговорил Петерс.
— Ну, дурачок! Стал бы я ради этого городить огород… Ты слушай дальше. Вы вырветесь из лагеря. Когда очутитесь на свободе, разобьетесь на небольшие группы — ведь так легче скрыться. В компаньоны возьми себе какого-нибудь коммуниста. Остальных мы поймаем, а вас — нет. Своему товарищу скажешь, что у тебя есть надежные люди на верфи в Варнемюнде. А из Варнемюнде ходит морской паром в Данию. Там вас встретят тоже свои люди. Они снабдят вас документами. И через Францию вы попадете в Швейцарию…
— Прямо как граф Монте-Кристо, — улыбнулся в первый раз Петерс.
— Ты читал кое-какие книжки? — удивился комиссар.
— В детстве я очень любил и Дюма, и Конан-Дойля…
— Это хорошо, что ты когда-то читал книжки… С политикой, правда, у тебя слабовато. Верно?
— Что верно, то верно.
— Поэтому мы не будем делать тебя членом компартии. Ты просто парень, который ненавидит Гитлера, войну! Работал дамским мастером, по болезни в армию тебя не взяли, но мобилизовали на работу и послали на авиационный завод Арадо в Варнемюнде. Вот почему там и оказались у тебя знакомые. На заводе Арадо ты совершил диверсию, сломал штамповальный станок. Не хотел работать на войну, на Гитлера. Гестапо дозналось, ну и само собой — лагерь.