Красные щиты. Мать Иоанна от ангелов
Шрифт:
— Вы, пан Володкович, в Людыни столько раз бывали, так не знаете ли, где тут, говорят, цадик проживает? Реб Ише из Заблудова?
Володкович важно глянул на него.
— Реб Ише из Заблудова? Знаю. Его здесь все знают. Могу ваше преподобие к нему провести.
— А зачем мне к нему ходить? — удивился отец Сурин.
— Как знать, что может случиться? Вдруг понадобится вам спросить у цадика совета. Как знать? Они там и в бесах тоже смыслят. Думаете, нет? Этот цадик, он чудеса творит! Сдается мне, он тоже умеет дьявола изгонять!
Ксендз приостановился и испытующе глянул на спутника.
— Слушай, брат, — сказал он, — чепуху болтаешь!
— Не верите? Ей-богу! Не будь я Володкович. Истинно вам говорю, ваше преподобие! Ише умеет ихнего дьявола изгонять.
— Чьей же властью он это делает? — с внезапным отчаянием воскликнул ксендз Сурин.
— А я почем знаю? Откуда мне это знать? Изгоняет дьявола с помощью Вельзевула! Так говорят. К нему сюда со всех концов приезжают еврейки, одержимые бесами.
Так беседуя, они миновали вертушку, где мытники — видимо, благодушно настроенные — не проверили товаров трактирщика, взяли с него без долгих слов мыто и пропустили повозку. Теперь надо было идти в город, к приходскому костелу. На горе, в месте, где улица разветвлялась, — направо к костелу, прямо же ко второй вертушке и к монастырю, — стоял по левую руку большой кирпичный дом с аркадами, с высоким аттиком, построенный не по-здешнему.
Местные жители называли его «королевским домом» — здесь жил король Стефан [44] , когда шел брать Смоленск. Теперь дом пришел в запустение, штукатурка на глухих стенах местами осыпалась — образовались как бы кровавые раны. Лепные украшения аттика местами обвалились, и в нишах, где некогда стояли статуи, виднелись только обломанные ноги, остатки разбитых фигур.
Пан Володкович оживился.
— Пан ксендз, — сказал он, — видите этот дом? Видите? Вот тут и живет реб Ише. Хотите, ваше преподобие, я вас к нему сейчас проведу. У реб Ише были кой-какие дела с паном Хжонщевским…
44
Король Стефан Баторий (1533–1586, король с 1557) участвовал в Ливонской войне с Россией.
— С паном Хжонщевским? — переспросил ксендз, удивившись.
— Вот именно. Вы думаете, они сюда приезжали ради прекрасных глаз людыньских девиц?
— А что им тут надо было?
— Откуда я знаю! Вот недавно от евреев посол к папе ездил, может, об этом они толковали. А может, о чем другом. Ну как, пойдемте, ваше преподобие?
Они как раз поравнялись с «королевским домом». Володкович остановился, ксендз тоже. Безвольно и безнадежно смотрел он на тщедушного шляхтича, который стоял перед ним в потертом кунтуше, в облезлом кожухе, легонько приседая и притопывая, будто готовился к прыжку.
Ксендз Сурин чувствовал, что своей воли у него уже нет, что сила необоримая толкает его куда-то в область неведомого; он страшился, но чувствовал, что уже поддался ей.
— Что ж, пошли, — молвил он.
Свернув налево с дороги, по которой впереди ехала повозка, они прошли в широкий вход с открытыми настежь дубовыми дверями.
10
Они очутились в просторных, темных сенях, ощупью отыскали широкую лестницу и начали по ней подниматься.
Отец Сурин шел через силу, словно на эшафот, но отступать не хотел. Поднимаясь по этой лестнице Иакова [45] , он, будто во сне, за минуту передумал и увидел так много, как если бы в этот миг прощался с земным существованием. Вся его бедная событиями жизнь прошла перед его глазами, особенно же ярко предстало памятное мгновение, пережитое в виленском соборе, когда было ему около тринадцати лет. Он пошел тогда к ранней обедне. Случилось это вскоре после того, как мать, овдовев, вступила в кармелитскнй монастырь. Молился довольно рассеянно, думая о матери, которая его оставила, и слегка ревнуя ее к ее благочестию. И вдруг — не духовными очами, нет, телесными! — он увидел нисходящую к нему откуда-то с высоты пресвятую богоматерь в сопровождении двух ангелов. Как бывает во сне, он не заметил никаких подробностей, не видел, какова она, как одета, на чем стоит, как идет, — он только видел небесную ее улыбку, и невыразимая радость объяла его сердце. Владычица простерла к нему руку и молвила (но, возможно, голос ее прозвучал лишь в его душе?): «Отныне я твоя мать, трудись и служи мне! Смотри только не предай душу свою погибели!» И сладостное чувство, разлившееся в нем, стало таким острым, таким мучительным, что переполнило его существо, и он рухнул на каменные плиты. «Я буду тебе служить, — повторял он, — я твой до конца дней, защити меня, пресвятая, от сатаны и всякого орудия его, дабы не был я осужден на вечные муки!» И объял его ужас перед вечным проклятием, и именно тогда он впервые увидел черного паука, подстерегавшего его душу. И он многократно воззвал к деве Марии: «Защити меня! Защити меня, владычица пресвятая!»
45
По библейскому преданию, Иаков увидел во сне лестницу, касавшуюся неба, по которой восходили и спускались ангелы, и стоявший на ней бог благословил Иакова и его потомство.
Видение вспомнилось ему здесь, на лестнице еврейского дома, так выпукло и ярко, что он словно бы пережил все это снова. Память о сладостном чувстве, переполнившем его, об этом беспредельном блаженстве, сама стала таким же наслаждением, таким же блаженством, и сердце в груди у него сильно забилось, будто сейчас разорвется. «Я буду тебе служить! Буду тебе служить! — твердил он. — Только защити меня от сатаны!» И вдруг его мысли прервал голос Володковича.
Коротышка шляхтич споткнулся на неровной ступеньке и гадко выругался:
— Вот дрянная лестница! Не иначе как в пекло по ней идти! Чуть не упал, как тогда, в корчме! Спасибо, отец, вы меня подхватили…
Ксендз Сурин с трудом оторвался от своих грез. Они уже стояли у двери. Откуда-то проникал слабый свет, и был виден медный молоточек на дубовой доске. Володкович, взяв молоточек, сильно постучал. Дверь тотчас отворилась, на пороге появился долговязый, молодой еврей в высокой шапке. Не двигаясь с места, он стоял перед пришельцами, потом поднес палец к губам, глядя на них с ласковой усмешкой в огромных бархатных глазах. Он был так юн, что на подбородке и на висках только пробивались отдельные волоски, но лицо отливало желтизной и румянца на щеках не было, как у людей, редко выходящих на свежий воздух.
— Мы к цадику, — громко сказал Володкович.
— Его сейчас нельзя видеть.
Володкович, отстранив ксендза Сурина, шагнул в прихожую. Молодой еврей смутился и, видимо, испугался.
— Пожалуйте, пожалуйте, — забормотал он, — я сейчас…
Он почти втащил гостей в прихожую и запер за ними дверь.
— Я сейчас, сейчас. — И, неслышно ступая, исчез в глубине прихожей. Гости остались у порога. В прихожей было пусто. Через минуту перед ними открылась тяжелая дубовая дверь, и юноша появился снова.
— Ребе просит вас, — молвил он.
Володкович стоял, не двигаясь, и ксендз Сурин понял, что ему придется одному пройти к цадику. Он переступил через порог, поклонился и, сделав несколько шагов, огляделся вокруг.
В большой комнате с низким потолком все окна были закрыты ставнями, освещалась она восковыми свечами. Хотя свечей было немало, их свет терялся в полумраке. Стены и пол сплошь покрывали ковры. На полу они лежали в несколько слоев, на стенах висели, находя один на другой, образуя непроницаемые и поглощающие любой шум завесы. Слова в этой комнате звучали глухо и гасли, как искры на ветру.