Красные щиты. Мать Иоанна от ангелов
Шрифт:
— Apage, apage, Валаам, apage, Исаакарон! — воскликнул он.
Мать Иоанна продолжала раскатисто хохотать, опираясь ладонью о белую стену. Отец Сурин заметил, что под платьем монахини что-то задвигалось. Он машинально все крестил и крестил ее, а она, словно с трудом высвободив из-под длинной юбки свою ногу, вдруг быстро вскинула ее вверх и грубым монашеским башмаком ударила с размаху отца Сурина в колено.
От неожиданного толчка ксендз пошатнулся, а мать Иоанна в этот миг, все еще хохоча, проскользнула у него под рукой, семенящими мышиными шажками подбежала к двери и, громко ею хлопнув, скрылась.
Отец Сурин поглядел ей вслед, потом перевел взгляд на стену. В том месте, где монахиня опиралась рукой, на белой стене виднелся черный, будто выжженный, отпечаток пяти когтей ястребиной лапы.
6
На другой день поутру сестра Малгожата, оставив присматривать за калиткой послушницу, племянницу настоятельницы, побежала к своей подруге, пани Юзефе. Сестра Малгожата была примерной монахиней, но этот один-единственный грешок она частенько себе разрешала: вопреки монастырскому уставу, вопреки строгому запрету настоятельницы, время от времени заглядывала к пани Юзефе посплетничать о делах местечка. Этим нарушалось безмерное однообразие монастырской жизни — и, быть может, именно поэтому сестра Малгожата не искала других развлечений, ей не являлись видения, она не участвовала в бесчинствах прочих сестер, после которых тем приходилось всенародно каяться; она одна во всей обители ни на миг не поддалась нечистому.
— Меня бесы не трогают, — смеясь, сказала она Володковичу, который сразу принялся допрашивать ее на этот предмет. — Такая уж, видно, у меня душа неприступная и тело незаманчивое.
— О нет, нет! — закричал Володкович, увиваясь вокруг нее. Глаза у него разгорелись, будто у кота на сало; любопытствуя узнать про монастырские делишки, он даже забыл о беседе, которую вел с новоприбывшими придворными королевича Якуба.
В корчме сидело несколько этих важных панов; Одрын и Винцентий Володкович так и прилипли к ним с самого утра — попивали в их компании мед да водку. Казюк, двигаясь нехотя, словно еще не проснулся, прислуживал им в большой горнице. Пани Юзя со своей, неизменной улыбкой сидела за стойкой, увешанная монистами, как восточный идол.
— Сестра Акручи, сестра Акручи, — сказала она, отворяя дверцу, заходи, пожалуйста, ко мне.
Сестра Малгожата быстро скользнула за стойку, будто спасаясь от Володковича.
— Здесь мне удобней, — сказала она с веселой усмешкой, — я привыкла сидеть за решеткой.
Володкович, вытащив из-за пазухи красный платок, обтирал мокрые усы и с неистовым любопытством таращился на сестру Малгожату. Один из придворных тоже подошел к стойке и поклонился сестре.
— Безмерно рад видеть особу из знаменитого монастыря, — молвил он. Надеюсь, вы, сестра, расскажете нам что-нибудь интересное.
— О, да что я могу рассказать? — смущенно засмеялась сестра. — Это вы бы могли, вы из большого света приехали, из Варшавы.
— Кабы не ваши сестрички да не ваш монастырь, — сказал придворный, звали его пан Хжонщевский, — мы бы и не приехали. Его высочество королевич только ради вас сюда явился и завтра будет в костеле.
Сестра погрустнела.
— О, конечно, — огорченно прошептала она, — но ведь это такая беда!
И она умоляюще взглянула на пана Хжонщевского. Ей не хотелось, чтобы он задавал вопросы.
На помощь пришла пани Юзефа. Чтобы отчасти переменить тему, она спросила:
— А как там наш новенький ксендз?
Увы, здесь, вблизи монастыря, любой разговор переходил все на тот же предмет, от этого наваждения нельзя было избавиться. Сестра Малгожата все же немного повеселела.
— Вчера провела я ксендза в его покои, после беседы с матерью настоятельницей он был бледный, как мертвец, еле шел. Нет, он для нашего монастыря слабоват. То ли дело ксендз Лактанциуш, ксендз Игнаций… Те-то — львы! — засмеялась сестра, блеснув глазами. — А этот! Конечно, она показала ему обычный свой фокус с закопченной ручкой!
— Значит, мать Иоанна обманывает? — спросил Володкович.
— Да нет, какой тут обман? Разве не дьявол велит ей каждый день закоптить восковой свечкой дверную ручку в трапезной? Самое настоящее бесовское дело… Нет, нет, в нашем монастыре доподлинно орудуют бесы! Вы ничего такого не думайте!
Хжонщевский посмотрел на Володковича, как бы ища одобрения в глазах маленького шляхтича, но тот не обращал внимания на разодетого придворного и, уставясь на сестру Малгожату осовелыми глазками, постукивал грязным пальцем по стойке и бессмысленно повторял:
— Нечего обманывать, нечего обманывать, все должно быть настоящее. Иначе я не согласен.
Хжонщевский тоже был пьян, он потянул Володковича за лацкан кунтуша, и они вернулись к компании. Стаканы с медом стояли наполовину выпитые, немало меду было разлито, господа придворные уже изрядно налакались. Хжонщевский и Володкович опять принялись пить мед большими глотками. Хжонщевский гневно спросил:
— Чего мы сюда приехали? Лучше бы на отпущение грехов в Сохачев, канатоходцев бы повидали да у цыганок поворожили! Верно, пан Пионтковский? — обратился он к другому придворному. — А на этих здешних монашек да на их пляски мне смотреть неохота, ну их!
— Вот кабы бесы с них платья снимали, — вставил пан Пионтковский, переводя пьяные глаза с одного собутыльника на другого.
— А они иногда сбрасывают одежу и по саду бегают, — доверительно сообщил Володкович пану Пионтковскому. — Мне здешний истопник сказывал, что пока Гарнеца не сожгли, они бегали по саду нагишом и вопили; «Гарнец! Гарнец!»
— Досада, да и только! — заявил пан Хжонщевский.
— Это тот самый Гарнец? — спросил пан Пионтковский, внимательно глядя на пана Хжонщевского.
— Тот самый, — отвечал придворный, предпочитавший Людыни Сохачев, королева этого пса невзлюбила, чересчур много лаял.
Володкович насторожился.
— А при чем тут ее величество королева? — спросил он.
— Больно ты, друг, любопытный.
— Скоро состаришься, — важно добавил истопник.
— А кто ты, собственно, такой? — обратился к Володковичу Хжонщевский, уже вполне отрезвев. — И чего здесь крутишься?
Володкович принял смиренный вид, съежился, как собачонка.
— Милостивый пан, — заскулил он, — милостивый пан, я, значит, шляхтич из здешнего края, усадебка у меня под Смоленском, глядеть не на что. Земля неурожайная, говорят, проклятая она, родить не хочет…